Деймон Хилл - Мир Формулы-1 изнутри
Наша одержимость скоростью произрастает не из какого-то там мифического мужества, желания пустить пыль в глаза. Цель нашего спорта — в честной гоночной борьбе побить других парней на трассе, и правила этой борьбы всем известны. Лично я не согласен с отождествлением слов «гонщик» и «бесстрашие». Я бы определил храбрость, как некие бескорыстные действия, риск своей жизнью ради других людей. Автогонки имеют намного более эгоистичную сущность. Это персональный вызов, страх и дисциплина, хорошая школа жизни, но разве это храбрость? Мне так не кажется.
Ближе всего мы приближаемся к отваге в тех случаях, когда гонщику приходится преодолевать страх для того, чтобы выжать из своего автомобиля максимум. Иногда кое-где, например, в «О'Руж» — скоростном повороте в конце главной прямой трассы в Спа — приходится убеждать себя, что ты сможешь его пройти, вжав педаль в пол, и именно такой вызов тебя мотивирует, ведь все мы стремимся достичь предела и доказать скептикам, что они не правы. Если люди говорят, что «О'Руж» нельзя пройти «в пол», то даю голову на отсечение — каждый пилот попробует это сделать несколько раз за уик-энд. Просто ради того, чтобы посмотреть, может ли он доказать обратное. Посещающая пилота тревога происходит не из-за страха получить травму, а из-за опасений уступить кому-то, потерпеть неудачу.
Любая моя ошибка, я считаю, сильно влияет на итоговый результат. Потеря контроля над машиной во время Гран-при будет стоить мне позиции на трассе, а может и всей гонки. Тот же принцип справедлив и в квалификации. Я опасаюсь аварии, но только по этой причине. Авария приведет к тому, что на старте ты окажешься на плохой позиции, а может по окончании гонки уедешь с трассы, не набрав очков, а это как раз и есть неудача. В общем, я пытаюсь управлять машиной как можно ближе к пределу, но мне обязательно нужно привести ее обратно в гараж, чтобы на следующий день она была снова готова вести борьбу.
Отмечу, что нам сильно повезло гоняться в то время, когда безопасность стала одним из самых злободневных вопросов спорта.
Летом, во время перерыва между Гран-при, я поездил на парочке старых гоночных машин в Гудвуде. После этого я стал смотреть на мир совсем другими глазами. Этот фестиваль тщательно воспроизводит атмосферу 50-х и 60-х годов, но на нем были введены небольшие дополнения, призванные обеспечить хотя бы минимальные требования по современной безопасности. Установлены более совершенные привязные ремни — в некоторых машинах их вообще поставили впервые; гонщикам разрешили пользоваться шлемами, полностью закрывающими лицо; но сами болиды с той поры, когда жизнь пилотов за рулем была намного короче, абсолютно не изменились.
Может, пилоты тех лет и не показали бы ничего особенного, посади их на нынешние машины Формулы 1, но гоняться на тех машинах по старому «Нюрбургрингу» — трассе длиной примерно в 14 миль, без зон безопасности, без отбойников из покрышек или даже без нарисованной белой линии по границе дорожного полотна, означало подвергать себя такой опасности, которую любой человек может только представить. В те дни пилоты гибли регулярно, но спорт развивался, медленно учась на своих ошибках.
Я рос, прекрасно понимая, что мой отец гоняется вместе с парнями, которые время от времени гибнут, поэтому редкие смертельные случаи воспринимались мной, как часть спорта, известного мне с детства. Однако за последние пятнадцать лет Формула 1 стала относительно безопасна, и многие мало-помалу забыли об опасности, которую таят в себе автогонки. Именно поэтому гибель Айртона Сенны и Роланда Ратценбергера на Гран-при Сан-Марино в 1994 году шокировала стольких людей. В последний раз пилот погибал во время Гран-при, когда некоторые гонщики, например Рубенс Баррикелло, были еще совсем мальчишками, а тут вдруг за уик-энд гибнут сразу двое.
Естественно, меня, как напарника Айртона, эта катастрофа сильно потрясла. Мы ездили на одинаковых машинах, но мне в тот день никогда бы не пришла мысль отказаться от гонки. По тем же причинам, по которым все мы решили участвовать в гонке после гибели Роланда, я должен был вернуться на трассу. Иного решения быть не могло.
Я должен был верить словам инженеров, и мое участие в той гонке стало своеобразным актом веры в их состоятельность. Разве в нашем спорте можно иначе? Бывает, ты выбираешься из машины и благодаришь Бога уже за одно то, что добрался до финиша. Имола оказалась как раз одним из таких случаев, но мы — автогонщики, и такова наша работа.
Прежде всего, мы сами выбрали себе это занятие, и что бы ни случилось, надо продолжать бороться и цепляться за малейший шанс. Не вернуться в ту гонку из-за того, что мой напарник попал в смертельную аварию, было бы с моей стороны лицемерием. В нашем деле нельзя жить только хорошим, а затем уходить в тень, как только случается что-то ужасное — даже настолько ужасное, как тогда.
Помнится Ники Лауда произнес тогда очень мудрую мысль, мол, вообще-то Бог присматривает за Формулой 1, но в тот уикенд видимо он отвернулся. Лауда прав — нам повезло, что до этого в течение двенадцати лет не было ни одной смертельной аварии. Нам так же везет и теперь. Но мы должны отдавать себе отчет в том, что однажды это может случиться опять.
Тем не менее, изредка попадаются пилоты, неотягощенные грузом подобных мыслей, они просто не осознают весь риск автогонок, и, возможно, в какой-то мере это им помогает. Видимо, идеальной позицией автогонщика является вера в то, что лично он никогда не разобьется, никогда не получит травму. Это необходимое состояние души для мужчин и женщин, исторически занимающихся опасной работой. Рисковать все-таки легче, когда ты не осознаешь до конца уровень опасности — если бы кошка знала, как больно падать с крыши, естественно она не стала бы туда забираться.
Бывают поступки, которые ты можешь совершить, не зная об опасности, но, например, езда в дождь, когда ты ничего не видишь, вне всякого сомнения, находится за гранью риска, и является откровенной глупостью. Однако кое-кто, как, например, Айртон, настолько остро осознают стоящую перед ними опасность, что добиваются еще более высоких результатов. По своей природе люди восхищаются не теми, кто блажен в своем неведении, а теми, кто подвергает себя риску, осознавая до конца всю его глубину.
Многие пилоты остаются безучастными к опасности, ведь почти все мы в душе фаталисты. Если аварии суждено произойти, так тому и быть, ты ничего не можешь поделать с этим — автогонщики, подобно летчикам-истребителям, относятся к необычному типу людей. К тем, кто хочет шагать по жизни, смеясь.
Жак Вильнев предположил, что пилоты теряют ореол обывательского восхищения, потому что Формула 1 становится слишком безопасной. Впрочем, те, кто подвергает себя безрассудному риску, вряд ли достойны уважения. Я прикидываю, какие мои шансы, и пытаюсь действовать сообразно расчетам, и не вижу необходимости их уменьшать. У статистиков вы можете узнать, какова вероятность подцепить смертельную заразу, попасть в автокатастрофу, быть раздавленным метеоритом или смытым приливной волной. Если ты будешь все это принимать в расчет, то никогда не выйдешь из собственного дома. Риск есть во всем, автогонки не исключение, но положительные стороны значительно перевешивают отрицательные. До тех пор, пока я получаю от гонок необходимый уровень соревновательности и удовольствия, способность реализации своего потенциала, дело того стоит.
