Андрей Раевский - Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов
– Здесь покоится прах Елены Павловны! – сказал наш спутник; при этих словах новое чувство родилось в душах наших. Не с простым уже любопытством смотрели мы на белые, ничем не украшенные стены павильона: они освятились, заключая в себе остатки, толико драгоценные для пламенно ее любившего супруга, для людей, которые имели счастье наслаждаться ее дружбой и благодеяниями, для всех, умеющих отдать справедливость беспримерной ее кротости, благородному сердцу, уму и добродетели. Над входом изображено золотыми буквами: HELENA PAWLOWNA. Мы вошли во внутренность, увидели два гроба, алым бархатом с золотой бахромой обитые. Перед одним горела лампада и в небольших жертвенниках рассыпаны были душистые травы и цветы… В нем почивает дочь Марии, во цвете нежного возраста похищенная неумолимой смертью. Едва она стала супругой и матерью – жестокая судьба обрекла ее быть виновницей слез страдания существ, наиболее любезнейших для души ее; едва познакомилась со счастьем семейным, со сладостным чувством благотворения – скорбь оставила она в наследие семейству, вечное сетование облагодетельствованным ею сиротам и старцам. Я не могу изъяснить различных чувств, теснивших грудь мою при горестном зрелище, которое напомнило мне ненадежность земного счастья и величия. Знаменитая отрасль могущественных венценосцев России, в блеске красоты, осыпанная всеми дарами природы, оставляет шумный, великолепный Двор повелителей севера (где все блаженство суетного мира было сосредоточено для ее души и сердца), оставляет обожаемое семейство, дабы в объятиях любви и дружества насладиться новым, верховным счастьем быть супругою и матерью, дабы озарить радостью тихий уголок на берегах Немецкого моря, и сама судьба, толико завистливая к счастливцам сего света, не смела обратить на нее ядовитых стрел своих, чиста была душа ее, подобно тихому, безоблачному небу весеннему. Супруг едва верил своему блаженству, нежные младенцы радовали уже прелестным лепетанием своим ангельскую душу матери, и злополучие, сопутствующее человеку на тернистом пути его жизни, бежало от мест, озаренных благотворениями и присутствием благородной внучки бессмертной Екатерины, – одна секунда… и счастье настоящего и прелестные надежды в будущем исчезли! Так! Но гроб, заключающий бренную одежду души добродетельной, есть безгласный, но самый верный, красноречивый наставник любимцев фортуны, предназначенных управлять жребием себе подобных. Как злак польный, иссушенный и рассеянный бурным ветром, исчезает жизнь и память людей обыкновенных; великие земли живут и по смерти своей. Страх и трепет объемлет душу странника, который приблизится к гробу Нерона или Чингисхана; новый пламень благородного честолюбия возгорится в сердце великодушного гражданина, воззревшего на утесы Термопильские; какой изверг не почувствует стремления к добродетели, стоя у гроба нежной благотворительницы человечества?.. Грозный метеор в гибельном полете своем освещает царства и народы, в безмолвном ужасе и оцепенении взирают на него смертные; опустошенные нивы, леса листьев обнаженные, знаменуют следы его; с содроганием говорит о нем дед юным внукам своим, радостно смотрит оратай на веселые поля, благотворным вешним дождем напоенные. Безумен, кто захочет быть метеором своего века!.. Лесть бежит надгробного кипариса, потомство беспристрастно! Не увядает ароматный дерн на могиле друзей человечества – слезы благодарности оживляют его; хищные звери блуждают около места, где тлеют забвенные кости жестокого тирана!
Таковы были мысли мои, взирая на скромный гроб Елены Павловны. Другой, возле стоящий, приготовлен для наследного принца, печальный супруг желает даже и по смерти быть ближе к обожаемой супруге. Два стиха из Клопштока, изображенные над колоннами, разделяющими внутренность комнаты, изъясняют это желание чувствительной души его. Чистая, покойная лестница ведет в небольшую, греко-российского исповедания церковь. Ни живопись, ни украшения не имеют ничего изящного; все просто, все показывает, что не тщеславие, а истинная вера воздвигла храм этот. В нем совершаются поминовения; по моему мнению, нельзя было найти места приличнее для отправления сего обряда, столь торжественного, столь трогательного для каждого христианина! Горестный вид смерти сильнее всего возбуждает набожность нашу, мысль о ничтожности смиряет гордыню человека, преклоняет его к смирению и добродетели. Мне кажется, что только в древних храмах, ступая по гробам праотцев, сердце наше отверзто истинному благоговению; в новейшие церкви приходят большей частью удивляться великолепию зодчества и красотой музыки. Весьма жаль, что нам не удалось слышать русской обедни: бывший здесь священник умер, новый еще не прибыл. Из всех русских, находившихся при великой княгине, осталась одна только женщина, которую видели мы молящейся над прахом своей повелительницы.
Возле самой беседки, у задней стены ее, погребен граф А. Д. Мусин-Пушкин, погибший славной смертью у стен Лауенбурга. Редкие качества его души и сердца привлекали к нему любовь всех, его знавших; обширные сведения, которых следы видны в немногих его творениях, сохранят имя его для потомства. Будучи первой жертвой за свободу Германии,[25] прах его сделался священным для самих иноземцев. Простая насыпь, окруженная мрачными елями в виде полукружия, не была еще украшена памятником, который работался в Берлине.
Сколько предметов, достойных особенного внимания русских! Кто из них не прольет слез над гробом Елены Павловны, кто не возревнует знаменитой кончине Пушкина и не воскликнет вместе с певцом барда:
Хвала на жертву принесенным
За родших, братий и супруг!
Хвала Отечества защитникам священным!
Хвала тебе, о падший славы друг!
Пускай безвестный погибает,
Сей житель праха – червь душой,
Пусть в дальнем мраке жизнь годами исчисляет…
Бессмертья сын! Твой рок – громовой течь стезей!
Пари, блистай, превознесенный!
Погибнешь в высоте – весь мир твой мавзолей!
Увы, подумал я, сколько тысяч погибло столь же славно на полях Бородина, Кульма и Лейпцига, но прах их смешался с землей, через несколько лет никто не узнает и места, где погребены они; память Пушкина, которого жребий и в самой могиле достоин зависти, придет к потомству, будет всегда предметом любопытства и удивления путешественников.
Прекрасная аллея ведет от дворцовой площади к лютеранской кирхе, не огромной, но прелестной архитектуры. Внутреннее убранство достойно своего назначения, но более всего понравились мне хоры над жертвенником: свод покрыт облаками довольно хорошей живописи; в середине облаков сделаны места для певчих и музыки. Подойдя даже к самому алтарю, с трудом можно видеть разрез купола. Во время обедни эти нечаянные, с облаков сходящие звуки должны производить весьма разительное впечатление.
