Алексей Гусев - Юность, опаленная войной
Как-то утром, следуя под конвоем оккупантов на работу для расчистки от снега Раковского шоссе, Константин Ракитский сообщил на ходу Холоду:
— Под большим секретом мне сообщили, что Хрущинский, из комендатуры, вчера вечером составлял списки. Среди перечисленных фамилий — все наши бывшие раненые, среди которых есть и твоя. Говорят, что этот ублюдок собирается сегодня их повезти в Минск.
— В Минск? — переспросил Холод. — Да только пусть попробует! Я из этого гада душу выверну наизнанку!
В этот день при выходе на Раковское шоссе гитлеровцы тарасовцев погнали не в сторону Минска, а в противоположную, в направлении Старого Села. Так что воспрепятствовать поездке Хрущинского в минское СД тарасовские патриоты уже не могли.
Весть о составлении списков бывших тяжелораненых советских воинов быстро разлетелась среди всех, работающих на шоссе.
Когда под вечер тарасовцы, наконец-то, возвратились с работы в деревню, Ракитский по поручению Кургаева тут же отправился в дом, где квартировал Хрущинский.
— Дома нет. Еще с утра ушел в Минск, — поджав тонкие губы, ответила хозяйка дома.
Об этом Холод и Ракитский незамедлительно сообщили Кургаеву. Внимательно выслушав взволнованное сообщение о поездке Хрущинского в Минск, Филипп Федорович, не задумываясь, твердо произнес:
— Собаке — собачья смерть! Медлить нельзя. Чем быстрее, тем лучше!
Когда над деревней Тарасово сгустились вечерние сумерки, к Раковскому шоссе направилось трое: Ракитский, Юсуфов, Холод.
Долго находиться в засаде им не пришлось. Вскоре на развилке Раковского шоссе остановилась крытая немецкая автомашина. Из кузова на шоссе вывалился изрядно подвыпивший Хрущинский.
— Данке! — по-лакейский поблагодарил он гитлеровского шофера.
Мотор снова заработал, и автомашина стремительно помчалась в направлении города Ракова.
Хрущинский, с минуту постояв на безлюдной дороге, весело посвистывая, по узкой проторенной тропе зашагал в Тарасово.
Он даже не заметил, как в лощине около кустарника перед ним спереди и сзади выросли три силуэта. В них он сразу узнал Ракитского, Холода, Юсуфова. Весь хмель разом вылетел из головы. Оценив опасность обстановки, Хрущинский бросился на колени и жалостно заголосил:
— Пощадите, братцы, богом клянусь, не виноват! Озолочу… жена… дети…
— Смотрите, эта мразь еще клянется! — брезгливо произнес Ракитский и руками, точно тисками, сдавил его шею.
…После казни Хрущинского тарасовцы жили напряженно, в ожидании чего-то страшного. Все понимали, что им все это просто так не пройдет.
* * *В середине марта 1942 года Виктору Ивановичу Лошицкому с помощью своих людей удалось отправить в Старосельский лес подводу с мукой, картофелем, солью.
Эти продукты должны были составить продовольственную базу их будущего партизанского отряда.
В двадцатых числах марта Кургаев доложил Виктору Ивановичу, что все бывшие выздоровевшие советские воины, как один, готовы к выходу в лес.
Действительно, в бывшей колхозной канцелярии деревни Тарасово оставалось всего лишь пять раненых советских воинов, которые находились в состоянии выздоровления и, фактически, в активном врачебном лечении и наблюдении больше не нуждались. Можно считать, что свой врачебный долг по лечению оставленных тяжелораненых воинов Филипп Федорович Кургаев, техник 2-го ранга Ефим Владимирович Саблер, тарасовские и ратомские патриоты выполнили! Из ста оставленных нетранспортабельных тяжелораненых воинов свыше восьмидесяти были поставлены на ноги, многие из которых уже активно сражались в партизанских отрядах на севере Минщины и Витебщины.
* * *— Кого я вижу? — воскликнул Виктор Иванович Лошицкий, встретив на одной из улиц Ратомки своего довоенного знакомого, бывшего военнослужащего.
— Он самый, оглянувшись по сторонам, негромко ответил осипшим голосом бородач.
— Работаешь? — продолжал расспрашивать Виктор Иванович.
— Работать у этих гадов? Никогда! Лучше с голоду сдохну, чем буду есть их поганый хлеб. А ты, я слышал, к ним подался?
— А здорово тогда весной 1941 года ваша часть помогла нашему колхозу в севе яровых да и в посадке картошки тоже, — старался еще больше прощупать старого знакомого Виктор Иванович.
— Да, брат, были дела… И прекрасные дела.
«Не изменился! — подумал о нем Лошицкий. — Значит — «свой».
— Слушай, приятель, — продолжал Виктор Иванович, — заходи ко мне, в управу, потолкуем.
Виктор Иванович, будучи до войны председателем колхоза, часто видел этого человека в одной из воинских частей. Действительно, он нередко приезжал с красноармейцами части в Тарасово, чтобы помочь колхозу «Красный пахарь» в проведении полевых работ, уборке урожая.
Не знал тогда Виктор Иванович, какие трагические последствия принесут встречи с этим человеком, который к этому времени был уже завербован минской СД.
* * *Вечером 30 марта 1942 года ратомская аптека закрылась, как всегда, в установленный час. Заведующий аптекой Ефим Владимирович Саблер, не торопясь, захлопнул ставни. Войдя в помещение со служебного входа, он поспешно закрыл дверь на ключ. Взглянул на часы: стрелки показывали ровно девять. До выхода из Ратомки в Старосельский лес оставались считанные часы. Войдя в небольшую комнату, где хранились запасы медикаментов и перевязочного материала, Ефим Владимирович стал быстро открывать коробки и содержимое вываливать на стол.
Неожиданный стук заставил его вздрогнуть. На лбу мгновенно бисером выступила испарина. С волнением он подошел к двери.
— Кто? — почти не своим голосом спросил Ефим Владимирович.
— Свои, Ефим!
Узнав голос Кургаева, он облегченно вздохнул и быстро открыл дверь.
— Ну, Друг, напугал же ты меня! Хоть бы предупредил! — встречая доктора, дружески пожурил Саблер.
Закрыв дверь, оба подошли к столу, где лежали только что выложенные медикаменты, бинты, вата.
— Забираем все, что есть! В лесу, брат, все пригодится, — окинув все взглядом, проговорил Кургаев. — А хирургический инструментарий не забыл?
— Берлинского изготовления! — в ответ не без гордости воскликнул Саблер.
— Великолепно! — вполголоса похвалил Кургаев.
Потом они вместе все приготовленное медицинское имущество стали быстро складывать в рюкзаки.
Когда все было готово, Ефим Владимирович подошел к кассовой конторке, стоявшей на высоком столе. В выдвинутом ящике Кургаев увидел аккуратно сложенные советские деньги и оккупационные марки.
— Берем? — спросил Саблер.
