Фернан Мейссонье - Речи палача
В старой книге 1555 года[39] я прочел кое-что об отцеубийцах. Они говорят о законе Помпеи, сто пятьдесят лет до нашей эры. Там написано, что отцеубийце завяжут глаза, поместят его в мешок из бычьей кожи вместе с собакой, обезьяной, петухом и гадюкой. Это все символы. Собака символизирует бешенство — нужно быть бешеным, чтобы убить отца или мать. Обезьяна символизирует сумасшествие человека. Петух, потому что он бьет курицу, которая может быть его матерью. Наконец, гадюка выходит в мир, разрывая живот своей матери… Так вот. И все это, зашитое, кидали в воду. В мешке. У человека там сидели звери… Это была ужасная смерть. Глаза ему завязывали, потому что преступление столь ужасно, что отцеубийца не должен видеть солнца, под которым родился. Поэтому его помещают в мешок и кидают в воду. И не было даже контакта с водой. Судья должен был сказать, кинут ли его в воду или на арену, в помещение, отведенное диким зверям, волкам, медведям… Потому что, разумеется, в Греции есть море, и можно его кинуть в воду, но есть места, в которых нет воды. Тогда человека в мешке разрывали на части. Большинство этих варварских обычаев пришли к нам из античной Греции, а до этого они отчасти были позаимствованы у персов. В этой книге не сказано, отрубалась ли рука. Отрубание руки — это, кажется, за цареубийство. Революция отменила ампутацию кисти для отцеубийц. Но в 1811, при Наполеоне I, — и это не делает ему чести — специальным декретом была восстановлена ампутация кисти у отцеубийц. Это наказание, как и клеймление, и ношение осужденным красной рубашки было отменено Луи-Филиппом в 1832. Это делает ему честь. Но мы, экзекуторы, продолжали завязывать глаза отцеубийцам.
Значит, отец надел ему черную повязку. И простыню на плечи, она символизирует мешок. Он в таком виде подошел к гильотине. Это немного из обычного права. Рош сказал моему отцу: «Делается так». И отец сделал так с отцеубийцей. Так надо делать. Мы казнили другого отцеубийцу в Сетифе 17 июля 1952. Мы ему завязали глаза. Две тысячи лет спустя. Таков обычай.
Казнь женщины
Редкий случай — казнь женщины. Я, например, видел это только один раз. Да, казнь Мадлен Мутон произвела на меня впечатление, потому что это была женщина. Думаю, это была моя четвертая или пятая казнь. 10 апреля 1948 года в Бель-Аббес. Жена одного жандарма. Она отравила одиннадцать человек. Ее муж — я уверен, что он мог менять профессию. Потому что, задержи он вора, тот мог бы ему сказать: «О! А твоя жена отравила одиннадцать человек!» Так вот, что касается Мадлен, Берже и мой отец попросили — потому что не очень-то знали, как действовать, это был первый раз, когда им нужно было казнить женщину, — они попросили встретиться с ней. Да, на них произвел впечатление тот факт, что они должны были казнить женщину, и им было любопытно посмотреть на нее. Я не ходил в камеру с Берже и с отцом; как-то для меня было неловко — смотреть на эту женщину, которая завтра умрет. Так вот, накануне они пошли посмотреть, с кем имеют дело. Берже и отец вошли в камеру. Охрана ей сказала: «Мадлен, слушай-ка, тебе сейчас дадут твое белье, ты перейдешь в другую камеру, потому что тут маляр. Они будут перекрашивать камеру». И вправду Берже, перед тем как стать экзекутором, был маляром. Так вот, они с отцом выдали себя за маляров и делали вид, что измеряют камеру… чтобы посмотреть, с кем имеют дело. Женщина лет тридцати, христианка, красивая женщина, с каштановыми волосами, довольно высокая.
Так вот, назавтра, когда ее адвокат пришел ее будить, катастрофа! Она спятила. Адвокат все время говорил ей: «Не бойся, тебя помилуют. Женщин не казнят, тебя помилуют». Это и есть роль адвоката. Но, по-моему, так и получается, что некоторые ведут себя не так смело. Они убеждены, что их помилуют, и когда их будят, шок просто ужасен. Это жестоко. В деле Бюффе-Бонтем Бюффе был убежден, что его не помилуют, и когда он понимает, что ему отрубят голову, у него получается принять положение приговоренного к смерти. Можно подумать, что он обладает большей смелостью, но дело в том, что он готовился к смерти. Но тут Мадлен Мутон, при пробуждении… пфффф… ей стало плохо. Да, когда ее разбудили, она была совершенно ошеломлена и вдруг упала пластом; ей стало плохо. Она в обмороке. Тогда пришлось приводить ее в чувство. Таков закон. Прокурор позвал врача, потому что, согласно закону, перед казнью нужно находиться в сознании. Никогда не было чего-то вроде наркотиков для осужденного. Так вот, ее привели в чувство. И потом она отбивалась. На гильотине она дважды сказала: «Дети мои, дети!» Она была матерью двух детей, шести и восьми лет, я думаю.
Что касается туалета, для женщины это особый случай — это редко, исключительно — так вот, при этом стараются сделать вырез как можно меньше. Стараются как можно меньше вырезать рубашку или свитер женщины, потому что в противном случае, когда она отбивается, ее грудь выбивается из лифчика и вид становится непристойным. На ней была юбка. Отец прикрепил ей булавку на юбку. Но это не помогло: когда она опрокинулась, грудь выбилась из лифчика, юбка задралась, и были видны ягодицы. Думаю, именно поэтому всегда к женщинам были более чувствительны, и казней женщин было намного меньше. Мадлен Мутон крикнула: «Мои дети, дети!» и потом… Вот. Это просто. Но все-таки это меня задело, даже взволновало. Женщина! Это невозможно. Если бы я мог зачеркнуть те одиннадцать преступлений, если бы я имел власть сказать, что ее прощают, я бы сделал это! Но это было не в моей власти. Да и когда я думаю… об этих одиннадцати преступлениях, отравлении одиннадцати человек… все-таки это чудовище.
Первые станут последними
Другой обычай: когда было несколько приговоренных, наиболее виновного всегда ставили последним. Всегда, даже до Революции, если было четверо приговоренных к смерти по одному и тому же делу, главаря банды казнили последним.
Для него это было тяжелее, потому что он слышал все. Потому что они все-таки слышали шум доски, скользящей до ошейника, половину ошейника, опускающуюся вниз, падение лезвия и тело, падающее в корзину. И если осужденный кричал, лезвие, падая, обрывало его речь. Это впечатляет. Поэтому представьте себе тоску последнего приговоренного! Поэтому главарь банды шел последним. Это нечто вроде морального наказания, которое все экзекуторы применяли на практике. Действительно, очередность была необходима. В Тунисе в 1953, в тот день, когда Берже сломал половину ошейника, было два осужденных. Высокий и маленький. Высокий и здоровый дрожал и стучал зубами. Тогда второй, коренастый, сказал ему: «Не бойся». Так вот, Берже сделал указание, чтобы первым пошел более смелый, оставив второму, дрожащему от страха, еще двадцать секунд ужаса, потому что он умирал трусом, после отвратительного преступления, которое они совершили. При казни подложивших бомбы на стадион отец назначил того, который хвастался, что устроил резню, последним. В случае Бюффе и Бонтам последним был Бюффе. Да, того, который более в ответе, пускают последним. И так было веками. Но это произвольно. Немного так же, как и то, что можно сделать как милость к осужденному. Поэтому Иветона отец назначил первым. Рош делал так же. Так было всегда.
