Елена Егорова - Детство Александра Пушкина
Там уже царила предотъездная суета: слуги выносили чемоданы, няня и кухарка складывали в корзинку съестное – хлеб в дороге не тягость. Выйдя из столовой в гостиную, Саша застал там заехавшего за ним Василия Львовича, Анну Львовну и гражданскую жену дяди Анну Николаевну Ворожейкину, добрую приятную женщину средних лет, происходившую из купеческого сословия. Оставив годовалую дочку Маргариточку на попечение родных, она собралась в Петербург вместе с мужем.
Саша со всеми поздоровался.
– Ну, Александр, готов? – спросил дядя.
– Да, почти.
Взглянув на часы, дядя стал поторапливать племянника:
– Уже 10 часов. Пора ехать.
– Я сейчас, только возьму саквояж.
– Погоди – ка. Вот тебе от меня и бабушки Варвары Васильны на орехи и гостинцы, – Анна Львовна дала Саше сотенную купюру.
– Мерси боку, тётушка! – обрадовался Саша.
Он пошёл в свою комнату, убрал деньги в кошелёк, закрыл небольшой саквояж и вышел с ним в гостиную.
– Присядем – ка на дорожку по русскому обычаю, – предложила Анна Николаевна.
Посидев минутку, отъезжающие направились к воротам. Их вышли провожать все домочадцы: Сергей Львович и Надежда Осиповна, уже не скрывавшая беременности, грустная Ольга с Лёвушкой, няня Арина Родионовна, дядька Никита и дворня. Марья Алексеевна попрощалась с внуком раньше: месяц назад она уехала в Михайловское. Все желали доброго пути и удачи Саше на вступительных испытаниях. Последней подошла прощаться мать:
– Смотри, Александр, учись хорошо, не повесничай, – Надежда Осиповна поцеловала сына в лоб и благословила. – Пиши.
– Непременно, мама́. Оревуар.
Василий Львович, Анна Николаевна и Саша сели в экипаж.
– Адьё, адьё! – Лёвушка стал первым махать брату.
– Лайон, не скучай! Адьё!
– Бог в помощь в пути – дорожке! Господи, спаси и сохрани! – няня трижды перекрестила отъезжающих.
Дядин лакей Игнатий тронул лошадей, экипаж выехал со двора, свернул в Борисоглебский переулок и покатил по направлению к Тверской. Дом на Большой Молчановке скрылся из виду, но некоторое время ещё виднелся верхний ярус и шпиль колокольни Никольской церкви. Пока ехали Тверской улицей, Саша всё смотрел на силуэт колокольни Ивана Великого, на каменный дворец генерал – губернатора, дом Белосельских – Белозерских, Страстной монастырь, Триумфальную арку на Страстной площади…
Подъехали к Тверской заставе. Василий Львович предъявил подорожную, шлагбаум открылся и путешественники выехали из Москвы.
– Послушай, Саш, тебе ведь не нужна пока тётушкина сотня? Займи – ка её мне.
– Хорошо, дядюшка, – мальчик с готовностью открыл саквояж, достал кошелёк, отдал Василию Львовичу деньги и тут только спохватился, что оставил дома на столе книгу, подаренную вчера сестрой.
– Мерси. Да не волнуйся, верну тебе сотню, когда понадобится, – уверил племянника дядя, не предполагая, что оба они вспомнят про этот долг только спустя 14 лет.
– Я и не волнуюсь. Просто книгу Лафонтена на столе забыл.
– Не беда, напишешь отцу, он скоро привезёт тебе.
Экипаж покатился по Московско – Петербургскому тракту к почтовой станции Чёрная Грязь, где путники собрались отобедать, мимо возделанных полей, лугов с пасущимися стадами, рощ, лесов, холмов, сельских церквушек, деревенек. Это не та дорога, которой Пушкины ездили в Захарово, но виды кругом тоже родные, подмосковные – края, где для Саши с такою «тихою красою минуты детства протекли…»
Вот последний раз блеснули вдали средь крон деревьев двуглавые орлы на воротах Тверской заставы.
Прощай, Москва!
* * *Покидая первопрестольную, юный поэт не знал, что прежним город своего детства он больше не увидит, что Москва в 1812 году будет занята французами и сгорит в пожаре, что, когда он вернётся сюда через 15 лет, древняя столица изменится и похорошеет, а улицы будут моложе гуляющих по ним красавиц. Не знал Саша и того, что не увидит брата Мишеньку, который родится 28 октября 1811 года и проживёт недолго, что в 1814 году родители с Олей, Лёвушкой и Марьей Алексеевной переедут в Петербург и станут навещать его в Царском Селе, что младший брат поступит в Царскосельский Благородный пансион.
Впереди у Александра Пушкина была учёба в Лицее, встречи с новыми друзьями и наставниками, отроческие шалости и серьёзные занятия, радости и огорчения, любовь, надежды, разочарования и счастливые муки сочинительства, в которых рождаются чудные стихи… Впереди была вся жизнь.
Святочные сказки Арины Родионовны
Зажигает няня свечки,
Дети жмутся возле печки,
Сказок, обмирая, ждут.
По углам таится жуть —
Тёмны вечера на Святки,
Лишь у образов лампадки
Лик Господень освещают.
Няня сказку начинает:
«У одной крестьянки было
Два сынка. Старшой, Данила,
И послушен, и умён,
Батюшке в хозяйстве он
Помогает день – деньской.
А Ванюша, сын меньшой,
Баловник, проказник, неслух,
Ни минуточки на месте
Никогда не посидит,
Всё резвится и шалит.
Раз, проснувшись спозаранку,
Тесто ставила крестьянка.
Надо же такому быть:
Чтоб за хвост кота схватить,
Мимо пробегал сынок,
Опрокинул ей горшок.
Мать не в шутку осерчала,
И вдогон ему вскричала:
«Что наделал, посмотри!
Ах! лукавый побери!»
Только это мать сказала,
Глядь – мальца как не бывало.
Не поверила глазам,
Ищет сына по углам.
Нет нигде! Вдруг слышит: в бане
Будто громко плачет Ваня.
Мать, отчаянно крестясь,
«Да воскреснет Бог…» – молясь,
К бане кинулась. Там нет!
Сорванца простыл и след.
Снова слышит: не иначе,
В риге горько Ваня плачет.
И она бежит туда.
Слышит: плачет у пруда.
Мать взмолилась всей душой:
«Господи, где мальчик мой?
Ты прости мне согрешенье,
Не лишай нас утешенья,
Дитятко моё спаси!»
Мать не устаёт просить,
До земли поклоны бьёт,
На челе холодный пот,
Дух не смеет перевесть…
Глядь – её малютка здесь!
Перепуган мальчик сильно:
«Матушка, меня носило
В баню, в ригу и к пруду,
Я боялся, упаду.
А кругом огни – огни,
Много их, страшны они —
Бесов злобные глазищи —
И за мною так и рыщут.
Вдруг огни потухли враз —
Добрый ангел меня спас,
Голубком слетел с небес,
Чудную запел мне песнь
И поставил пред тобою».
Принялась дитя родное
В радости великой мать
Обнимать и целовать,
Благодарно воздавать
Господу хвалу и славу.
Зареклась с тех пор лукавых
Поминать она – ни – ни!
Дружно всей семьёй они
Стали жить да поживать…
Детки, вам пора уж спать».
Ухнул филин за окошком,
Под столом шмыгнула кошка.
Громко свиристит сверчок.
«Няня, расскажи ещё, —
Просит Саша. – Ради Бога!
Ты ведь сказок знаешь много».
«Расскажу, но вы в кроватки
Лягте…
Было то на Святки.
Красно солнышко зашло,
Веселилось всё село,
Жирно кушали и сладко,
Пели девицы колядки,
Всюду игрища, гулянья
И подблюдные гаданья.
В ночь, под мухою слегка,
Молодых три мужика
В крайний дом зашли пустой.
А один – то – холостой —
Ради смеха стал хвалиться,
Что ничуть не побоится
У нечистого просить
В эту ночь его женить,
Не могли никак унять.
«Бес! – кричит, – жени меня!»
Грудь вперёд, расправил плечи…
Глядь – выходит из – за печи
Сам нечистый под хмельком,
Блеет тонким голоском:
«Так и быть, тебя женю,
Но не сетуй на родню!»
Ухмыльнулся и исчез он.
Перепуганный повеса
К лавке будто бы прилип.
Вдруг услышал горький всхлип
И не может надивиться:
Плачет красная девица,
На щеке горит слеза.
«Ой ты, девица – краса, —
Говорит он, полюбя, —
Не обижу я тебя.
Расскажи, что приключилось,
Как со мной ты очутилась?»
Молвит девица, вздыхая:
«Матушка моя родная
И любимый мой отец
Приказали под венец
С женихом идти богатым,
Старым, лысым, бородатым.
До чего он мне не люб,
Безобразен, толст и скуп!
Не пошла я, и меня
Прокляла тогда родня.
Только крикнули проклятье,
Как меня в фате и платье
Вихрь огнями закрутил
И на лавку опустил
В эту избу против вас.
Вот и весь печальный сказ».
«Ой ты, милая дивчина,
Позабудь тоску – кручину, —
Молодец ей отвечал. —
Полюбил, как увидал,
Я тебя, мою красу,
И отказа не снесу.
Будешь ты моей женою?
Под венец пойдёшь со мною?»
Девица взглянула мило
И улыбкой одарила
Нежных ярко – алых губ:
«Молодец, и ты мне люб.
Буду я твоей женою,
Под венец пойду с тобою».
Вышла с ним во двор она.
В небе полная луна,
И светло, как будто днём.
Следом шаферы вдвоём.
Чудо! – тройка у ворот
Их нетерпеливо ждёт.
Сели и помчались ходко,
Жмётся к милому молодка,
Холодно и страшно им
По полям лететь чужим.
Скоро звёздочки померкли,
Рассвело. Они у церкви
Очутились приходской
За оградой городской.
Внутрь вошли, перекрестившись,
Вместе Богу помолившись.
Поп спросонья поворчал,
А потом их повенчал.
Вышли из дверей наружу,
Молодица молвит мужу:
«Хоть лукавый нас кружил,
Но Господь соединил.
В этом городе большом
Мы в согласье заживём».
Всё сбылось, как порешили:
Дружно молодые жили,
Берегли свою любовь,
Бог послал им стол и кров,
И дочурок, и сыночков…
Десять минуло годочков.
Постучались раз в их дом
Старица со стариком —
Сгорбленны, и безобразны,
И оборванны, и грязны,
И с младенцем на руках.
Жалки речи старика:
«Люди добрые, пустите,
Обогрейте, накормите
Вы старуху и меня.
Мы не кушали три дня,
А младенец – вот вам крест —
Десять лет не пьёт, не ест».
Как хозяйка поглядела,
Так душой и обомлела,
Виду всё ж не подала
И к столу их позвала.
Угощала пирогами,
Щами, сладкими медами
И солёными грибами,
Парила в горячей бане
И обоих в чистом платье
Уложила на полати.
Муж не стал перечить ей,
Принял незваных гостей.
Нищие, дивясь о том,
Враз уснули крепким сном.
А хозяйка вышла в сени
Посмотреть, как их младенец,
Там оставила его,
Не сказавши ничего.
Поутру, проснувшись раньше,
Наварила мёда, брашен
И, когда был стол готов,
Разбудила стариков.
Но они благодарят,
Много кушать не хотят,
Собираются в дорогу
И уже идут к порогу.
Вдруг хозяйка их младенца,
Развернувши полотенце,
Как ударит топором!
Щепки полетели в дом —
Там лежал не мальчуган,
А осиновый чурбан!
Старики молодке в ноги:
«Нас простите ради Бога,
Одиноких и несчастных.
Прокляли мы дочь напрасно,
И она в тот страшный час,
Плача, вдруг исчезла с глаз.
Десять лет её мы ищем,
Не имея крова, пищи.
Но нигде Любаши нет.
Ох, не мил нам белый свет.
Ходим, каясь, по церквям,
Не видать прощенья нам.
И осиновую чурку
Мы лелеем как дочурку».
Тут хозяйка молодая
Молвит, слёзы утирая:
«Бес-чурбан вам очи застил,
Наводил лихие страсти.
Матушка моя, отец!
Узнаёте наконец?
Поглядите, я Любаша,
Дочь потерянная ваша!»
Пелена упала с глаз,
И признали в тот же час
Дочь родную старики
И, склонясь на тюфяки,
Просят горячо прощенья.
Дочь их подняла с коленей:
«Милые мои, не нужно!
Вот, родные, Ваня, муж мой.
Он теперь вам вместо сына.
Прочь навек, тоска-кручина!
Мы давно простили вас,
Оставайтесь жить у нас,
Будете растить внучат,
Не тужить и не скучать!»
Сели с радости за стол,
И горою пир пошёл!
Славят все Христову милость!
Ничего не обломилось
Только бесу, ведь забыта
Здесь вражда. Грызя копыта
От бессилья и досады,
Сгинул бес в пучине ада,
Больше не войдёт в их дом,
Но ему и поделом!
А чурбан его в ночи
Весело сгорел в печи.
И на этом сказка вся,
Дальше сказывать нельзя.
Засыпайте поскорей.
Утро ночи мудреней».
Видит няня: Оля спит.
Тихо Лёвушка сопит,
Саша трёт ладошкой глазки —
До конца он слушал сказки,
Обнимает сладкий сон
Отрока со всех сторон.
Месяц всходит за окном,
Отливает серебром
Свежий снег в его лучах.
Няня, «Отче наш…» шепча,
Крестит деточек с любовью,
Поправляет изголовья.
Погасила две свечи
И уснула на печи.
Словарь редко употребляемых и устаревших слов
