Михаил Вострышев - Патриарх Тихон
Человеческая жизнь, этот неоценимый дар Божий, обесценена… Истерзать, зарезать, убить, надсмеяться над прахом убитого — это стало повседневным явлением! Но как бы тяжка ни была наша жизнь, нам, христианам, не нужно падать духом, у нас еще есть всемогущая сила, которая нас всех может объединить, возродить и сохранить нам наше родное место, наше Отечество. Сила эта, как сказали мы, есть вера наша во Христа, вера, победившая мир (1 Ин. 5, 4). Вера во Святую Церковь, которую хоть и гонят, но врата ада не одолеют ея (Мф. 16, 18). Вера тогда ценна в глазах Господа, когда мы ее исполняем. Вера наша зовет нас на Страстной неделе удаляться от удовольствий и развлечений. Неужели христианин позволит себе в неделю страданий его Спасителя и Господа пировать и веселиться?! Чтобы не быть изменниками своей вере, уйдемте от удовольствий и будем со Христом! Все наши условия жизни нам говорят: не веселиться нужно, а должно молиться и плакать, в покаянии очищать себя от грехов, спасать не только себя, но и других, заблудившихся, поддавшихся искушениям и через то погибающих.
Бодрствуйте, будьте внимательны к исполнению заветов Христа Спасителя нашего и молитесь, чтобы не впасть во искушение (Мк. 13, 33). Аминь».
На Красной площади в первый советский Первомай, когда «российский пролетариат требовал для своих заграничных товарищей того же, чего достиг сам», народу было не густо. Шли с пением «Интернационала» колонны красноармейцев и партийцев. И вдруг красное полотнище, заслонявшее икону святителя Николая Чудотворца на Никольских воротах, без посторонних усилий порвалось — и засиял старинный образ чтимого всей Русью святого.
В последующие дни красноармейцам пришлось отгонять от Никольских ворот народ, веривший в чудо и шедший помолиться иконе своего заступника. А девятого мая по старому стилю, в день праздника святителя Николая Чудотворца, по требованию народа был совершен крестный ход из всех московских церквей к Никольским воротам.
С утра шли люди к Красной площади с торжественным пасхальным пением: Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. Развевались белые флаги, сияли на солнце иконы и кресты. Накануне крестного хода многие его участники причащались и готовились к смерти.
У Никольских ворот не прекращалась церковная служба. Чрезвычайная комиссия Дзержинского в расклеенных по всей столице объявлениях обещала «стереть с лица земли» всех тех, кто будет выступать «с речами и действиями против Советской власти». Но нет речей — пение кающихся, нет оружия — крестное знамение. И отряды красноармейцев и чекистов, укрывавшиеся в соседних с Красной площадью переулках и домах, не решились на этот раз расправиться с верующей Россией. Сам Ленин в окружении китайцев-часовых смотрел со стены Кремля на запруженную площадь. Он поинтересовался, сколько собралось народу. По приблизительному подсчету самих большевиков — около четырехсот тысяч.
«Единственный раз я видел патриарха Тихона в Москве в мае 1918 года, на Красной площади у Исторического музея, — вспоминал писатель Борис Зайцев. — Было тепло, почти жарко. Мы только что в огромном крестном ходе обошли Москву. От храма Христа Спасителя было видно, как отряды под хоругвями переходили через Москву-реку: со всех концов шли новые и новые толпы, сливались золотой рекой с иконами, крестами, двигались по родным и так намученным сейчас местам. Мы не могли войти в Кремль. Но все наши «полки» собрались на Красной площади, и тут, в сотнях хоругвий и икон, риз, облачений, митр, крестов и панагий, воочию была видна древняя слава Москвы — церковная ее слава».
* * *
Вера, надежда, любовь к Богу, находящиеся в глубине души христианина, выражаются в молитве. С детства владыка Тихон соединял ее с аскетическими подвигами, полагаясь во всем на волю Божию. Только Господь знает о силе его личной, индивидуальной молитвы, совершаемой в клети с затворенной дверью (Мф. 6, 6). Но как духовный наставник он во все дни своего пастырского подвига учил ревностно молиться других. Учил своим примером во время богослужений в храме, учил словом проповеди.
— Христос Спаситель взошел на гору Фавор, — обращался с поучением к пасомым архиепископ Литовский Тихон в праздник Преображения Господня 1914 года, — чтобы помолиться, и после молитвы с Ним произошла чудесная перемена. Именно: Лице Его стало сиять, как солнце, а одежда сделалась бела как снег; и даже к Нему явились небожители — святые пророки Илия и Моисей. Значит, молитва имеет великую силу: она сильна преображать человека, вести к нравственному совершенству и приближать к Богу и святым Его. И мы должны преображаться, и наше назначение — нравственное совершенство и приближение к первообразу. Будьте совершенны, как и Отец ваш Небесный совершен есть. А потому и нам следует как можно чаще молиться, по заповеди Спасителя, молитеся непрестанно. Ибо что такое молитва? Это беседа человека с Богом. И мы молимся, молимся дома, молимся в церкви. Похвальна молитва домашняя, но никогда она не может сравниться с молитвою Церкви. В доме человек молится один, а в церкви молятся все; и потому молитва церковная, как молитва всей Церкви, сильнее пред Богом. В молитве церковной принимают участие и небесные силы, а потому молитва сия доходнее до неба…
Почти каждый день, несмотря на участие в заседаниях Собора, прием посетителей и занятия по управлению Церковью, патриарх Тихон совершал богослужения. Чаще всего в храме Христа Спасителя и на Троицком подворье, но за первые полгода патриаршества он отслужил литургию или всенощную еще более чем в полуста московских храмах, притом в некоторых по нескольку раз.
«Когда к патриарху Тихону обращались с просьбой служить в каком-либо из московских храмов, — вспоминает одна из московских богомолок, — он никогда не отказывал. О патриаршем служении объявлялось в церквах заблаговременно, и радостная для всех весть быстро распространялась. Собравшиеся в этих случаях толпы все увеличивались, а с наступлением весны, тепла и усиленного притока в Москву странников и богомольцев эти толпы исчислялись тысячами. Ни один из московских храмов не мог вместить такое множество молящихся, и потому большинство оставалось в ограде церковной и даже вне ее».
«На всю жизнь, — вспоминает архиепископ Киприан, — запечатлелось в моей памяти улыбающееся, утомленное лицо патриарха и уставшая его рука, подымавшаяся для благословения из-под зеленой патриаршей мантии, край которой, для облегчения патриарха, поддерживал иподиакон».
«В храме патриарх великолепен, — вспоминает москвич Никита Окунев, — в богатейших ризах, с драгоценными митрой, панагией, крестами и посохом, и окружен блестящим сонмом священнослужителей высокого ранга. А как вышел из храма — превратился как бы в рядового священника, сел в извозчичьи санки, запряженные одной плохонькой лошаденкой, и уехал, не привлекая к себе никакого уличного внимания».
