Мария Грей - Мой отец генерал Деникин
4 (7) июня 1916.
«Наши последние дела попали в печать. Но корреспондентам чуждо понимание спокойной, эпической природы боя. Им нужен анекдот, нужно, чтобы «било в нос». Обидно читать все это вранье. Печать уважаю, но корреспондентов выпроваживаю».
5(18) июня 1916.
«Теперь упорный бой с выручающими австрийцев германцами. Мои полки расхвалены, обласканы вниманием всех — уже растет легенда… События — как в калейдоскопе. В течение дня несколько раз испытываешь и радость, и жуть: стрелки отходят… контратака, австро-германцы разбиты, ведут 900 пленных… На правом крыле вновь потеснили… нахлынули.
Вот и сегодня. Еще полдень, и уже трижды менялась обстановка. Но Бог благословляет наше орудие. В конечном результате неизменный и полный успех.
Но сердце… но нервы! Ложатся морщины лишние, седеет голова и светлеет череп. Вы увидите старика?»
10(23) июня 1916.
«Уклад жизни несколько изменился, стал более беспорядочным; спишь не по плану, а когда можно; два раза обедали в 5 и в 6 часов утра. Но с превеликим аппетитом. В общем, по совокупности всех условий боевой обстановки, если не изувечат, вернусь домой совершенно здоровым, но постаревшим на 10 лет против своего возраста. По внешнему виду. Так и знайте.
Дома — по-прежнему обстановка тяжелая. Главное — беспросветная. И ничем не поможешь. А в другом… изменить внешние условия жизни не хотят. В первом случае — беспомощен, но во втором — полная возможность. Ведь это какой-то нелепый тупик: я получаю огромное содержание, которое решительно девать некуда, а Вы…
Голубка, что родители Ваши знают? И не нужно ли мне написать им несколько слов.
Чем дальше, тем глубже охватывает меня близость к Вам, моя любимая, моя радость. Осень жизни… хмурую… осветлила. И согреешь? Да?»
23 июня (6 июля) 1916.
«15-го Бог послал дивизии опять большой успех: прорвал на всем фронте, причем за 15-е и 16-е захватил 5000 пленных (в том числе бригадный и два полковых командира), 12 орудий и т. д. 17-го меня немного потрепали… Но не очень.
Продвинулись вперед. Жилья нет, деревушки сожжены. Штаб перешел в лиственный дремучий лес. Прелестная дача: землянки, построенные австрийцами уютно и даже изящно: скамейки, столы. Не чуждый вкуса мой вестовой поставил мне на стол букет из… ежевики. Жаль только, что дождь по несколько часов в сутки, на темечко с потолка капает вода, а австрийцы, чрезвычайно нервно настроенные (все ждут атаки), мешают спать, всю ночь ведя сильнейший и беспорядочный огонь.
Помню ли я нашу поездку в Вильно? Очень. Потому что тогда началось то, что я, скрепя сердце, устранил из своей жизни как несбыточную мечту и к чему через 6 лет вернулся».
8 (12) августа 1916.
«Ты хотела бы каску? Сейчас нет, голубчик. Но в данное время против меня чисто германский фронт. В первом же бою снимем с противных варваров пару касок.
Конечно, Александр Михайлович должен жить с нами. И это будет хорошо не только в силу Ваших сердечных отношений: его общество мне очень приятно».
A.M. Тумской, дед Аси Чиж, действительно, жил с нами до самой своей смерти. Мой дед казался мне очень большим, он все время держался прямо, его густые темные волосы были зачесаны назад, он важно носил небольшие усы, и они были белые. В воспоминаниях он чаще всего видится мне лежащим в больничной кровати: санитарка с трудом, с помощью пипетки вливает ему в рот апельсиновый сок. Приступ уремии свалил его 8 апреля 1926 года. Ему исполнилось 84 года. Шагая позади гроба, который везла лошадь, я часто отпускала руку отца и собирала первые маргаритки, растущие вдоль дороги, ведущей на пригородное (теперь в границах Брюсселя) кладбище. 31 августа (13 сентября) 1916.
«Дело в том, что я временно командую 8-м корпусом… Разбужен телеграммой, через 2 часа собрался, пролетел на автомобиле и через несколько часов очутился в новом кругу людей, жизни и деятельности. Гораздо более широкой и ответственной.
Обстановка гораздо культурнее; чистые дома, удобства жизни до… ванны включительно. Но жаль простой, суровой и милой жизни прежней, с которой сроднился за 2 тяжелых года войны…»
9 (22) сентября 1916.
«Попал сразу в осиное пекло. Идут жестокие бои. Деремся с полным напряжением сил. В бюллетенях пока не пишут об этом, потому что результаты незначительны. Новое общество. Новые подчиненные. Что сказать? Здесь элемент вполне приемлемый и сведущий.
Дома плохо. Старушка не встает, а с каждым днем хужеет. Идет дело к развязке. Возраст… умом мирюсь, а сердцем нет. Бесконечно жалко.
Упорные бои продолжаются. Противник (немцы) собрал на нашем фронте значительные силы. Нет того радостного настроения, что было в июне, нет того задорного порыва. Но есть твердость и ясное убеждение в необходимости продолбить немецкий фронт во что бы то ни стало. И это будет.
Асенька, милая, зачем ты обижаешь деда? Так больно и так несправедливо. Ведь его обязанности в отношении семьи кончились. Остались только права. Мне кажется, что в отношениях к матери ты не совсем права. Каждый имеет право устраивать свою жизнь, как ему кажется лучше…
Асенька, я увлекся проповедью. Это очень скучно? Правда? Рискую получить такую же характеристику, какой удостоился мой бедный друг Аркадий (отчим Аси). Быть может, слишком прямолинейный…»
6 (19) октября Ася решила переехать из Петербурга к матери и своему отчиму в Шостку. 14(27) октября телеграмма известила командующего 8-м армейским корпусом о том, что его мать умирает. Поезд, которым он ехал в Киев, опоздал на три часа. Когда Антон прибыл домой, его «дорогая старушка» уже полчаса как умерла. Глубокая боль соединилась с пронзительной радостью: приехала Ася, предупрежденная своей матерью, которая ухаживала за больной. После похорон Деникин вернулся на фронт. Он писал своей невесте:
27 октября (9 ноября) 1916.
«Дорогая моя! Последние недели имели огромное значение в моей жизни, проложив резкую грань между прошлым и будущим. Горе и радость. Смерть и жизнь. Конец и начало. Не удивительно, что я вышел несколько из равновесия, выбился из колеи.
Я перечитал твои письма. С грустью и волнением. Провел параллели. Тогда и теперь. Я был прав: писано — воображаемому, а слова, сказанные, — действительному.
Я слишком глубоко… чувствую. У меня так ясно и понятно — «да». У тебя — «может быть». В этом — твоя сила. В этом — моя слабость. Путь опасный. Но я иду без тревоги и колебаний. Потому что не может быть такое большое чувство растоптано. Потому что тогда жизнь стала бы ненужной. А уйти из нее так просто! Но если судьба только несправедлива, но не жестока, если суждено чувству и жизни быть растоптанными, то лучше, чтобы это произошло теперь. Теперь, когда боевая обстановка дает людям неограниченную возможность уйти из жизни со славой и честью.
