Н. Врангель - Воспоминания. От крепостного права до большевиков
В результате войны с Францией изменился не только Берлин, и вся остальная Германия превратилась во что-то незнакомое. С точки зрения внешнего благополучия она стала богаче, но многие из своих благородных черт, которые до 70-х годов заставляли восхищаться ею даже ее врагов, она потеряла. Похоже, что это судьба всех побеждающих наций. Опьяненные своей властью и репутацией, они забывают о правах других людей, теряют чувство умеренности и дозволенного, забывают о справедливости, пытаются поработить всех и вся, чтобы удовлетворить свои аппетиты, и в конце концов погибают.
Во времена Наполеона I и отчасти Наполеона III господство над другими стало болезнью Франции, и Франко-прусская война 22* была неизбежным результатом этой болезни. После победы над Францией этой болезнью заразилась Германия. Страна Шиллера, Гете и Канта превратилась в страну «Круппа 23* и грюндеров 24*». Не удовлетворившись своим успехом и мечтая о повторении его, Германия из страны мыслящей, из стража науки и культуры, превратилась в страну, ставшую колыбелью милитаризма, ее принципом стало: «Сила выше закона»; через полвека она заставила трепетать перед собой весь мир, и в конце концов он против нее восстал.
Типы
В доме нашего родственника, маршала барона Врангеля, я познакомился с берлинским высшим обществом. Не могу сказать, что это было интересно. Встречавшиеся мне люди производили впечатление удивительного однообразия. Принадлежали они к одному кругу, что и делало их похожими друг на друга. Обнаружить между ними самобытного человека было непросто, но, впрочем, самобытные люди в любом случае встречаются нечасто. Культура сглаживает разницу не только между классами, но и между индивидуумами, потому что понуждает их подчинять свое поведение определенным формулам, и это нивелирует их, сглаживая их индивидуальную непохожесть.
В России, где общество еще не достигло некой установленной нормы и продолжает изменяться, жесткого образца, которому должен следовать дворянин, не существует. Дворянин может быть образованным, может быть и простоватым, его симпатии могут быть на стороне прогрессивных идей или на стороне консервативных, он может быть маркизом или азиатом. В Германии же юнкер — тип вполне определенный. Он представляет из себя обломок феодализма, обитающий в современном мире и без всяких связей со средневековьем. Но он пытается жить традициями ушедшего средневековья, и для него, совершенно в духе средневековья, сила значит больше, чем справедливость. Интересы его семьи и класса для него важнее, чем его личные интересы, они — основа его чувства превосходства над другими; в своих вкусах и симпатиях он пытается подражать вкусам и правилам поведения своих давно умерших предков. Предки его были военными и помещиками. Они любили охоту, лошадей, вино и прочего рода развлечения; они презирали знание и всячески принижали значение искусства. Как и они, их правнуки не желают заниматься ничем, кроме земледелия и военной службы. Их развлечения включают охоту, занятия спортом и пьянство. Так же, как и их отцы, они снисходительно относятся к науке и искусству. И, конечно, презирают всех, кто не принадлежит к верхушке общества.
Буржуа, на первый взгляд, тоже производили впечатление сделанных по одному штампу, но по законам других формул. Познакомившись, однако, поближе с людьми этой формации, я свой взгляд на них изменил. Житель Северной Германии для большого общества не создан. В больших компаниях он сноб и скучен; узнать, оценить и проникнуться к нему уважением можно только в небольшом узком кругу. Немецкие студенты, с другой стороны, оказались для меня абсолютно невыносимы. Не могу представить себе, как из этих дикарей, некультурных буршей развились такие ученые или изысканно-образованные люди. Большая часть их принадлежала к корпорациям, также являвшимся наследием средних веков, для которых нормы поведения устанавливались на студенческих вечеринках, так называемых «kommers», обязательными элементами которых являлись дикая жестокость, пьянство и драки на эспадронах 25* — не рыцарские дуэли, а раздирание лиц, что, в конце концов, жизни непосредственно не угрожало, но служило демонстрацией храбрости. Со студентами-первокурсниками, «фуксами», желавшими стать членами студенческой корпорации, обращались так, будто они были рабами: их заставляли ползать на четвереньках, лизать тарелки, пить больше, чем они могли, и драться со всеми, с кем им приказывали драться их повелители. И если им удавалось вступить в корпорацию, они расплачивались за это своим достоинством и часто здоровьем.
Русские в Берлинском университете
Русские в университете представляли собой довольно красочную группу. Среди них были неряшливые нигилисты, предпочитавшие учить других, нежели учиться чему-нибудь самим; были готовившиеся к профессорской деятельности, были и другие, в первую очередь, дети из богатых дворянских семей, которые поступили в университет только потому, что быть студентом и учиться в университете стало модным. Нужно было быть где-то, но не потому, что хотелось учиться. Ко второй группе принадлежали Орлов и Воейков 26*, ставшие профессорами в Московском университете; с ними был Пирогов 27*, профессор из Одессы.
Из третьей группы степень доктора философии получили только пятеро: два брата бароны Корф, Ершов, Зайковский 28* и я. Остальные после первого года занятий почувствовали, что им трудно, и вернулись домой. Некоторые из них впоследствии заняли в государстве высокие должности.
Князь Михаил Муравьев 29*, внук литовского диктатора 30*, был веселым и легкомысленным молодым человеком, без каких бы то ни было убеждений, по природе своей человек сообразительный, но редкостный лентяй и без самых элементарных знаний. На лекции он не ходил, в книжки не заглядывал, вместо этого любил посещать театры, общества, собрания и дружить с людьми из высших кругов. Однажды он спросил у меня, кто первым правил Римом — Аттила или Нерон. После первого года занятий он вернулся в Россию и стал помощником посланника. Впоследствии он стал министром иностранных дел России.
Я был знаком с его страшным дедушкой, Михаилом Николаевичем Муравьевым, который в какой-то степени был нашим родственником. Он был очень некрасив, и мне всегда напоминал верблюда и таковым и был, но, правда, умным. После успокоения Литвы Катков в московской печати создал образ Муравьева — благообразного и мудрого правителя, друга отечества 31*. Не знаю, был ли он другом отечества, но дара правителя у него не было. Был он безжалостным усмирителем. Литву он успокоил, но он же и привел ее к хозяйственной разрухе.
