Глядя в будущее. Автобиография - Буш Джордж
И вот Костюшко-Моризе, поприветствовав Хуан Хуа у дверей своей резиденции, ввел его в гостиную, где уже находились сэр Колин Кроу, Яков Малик и я. Хуан был представлен сэру Колину и пожал его руку, затем — мне и пожал мою руку. Потом протянул свою руку Малик. Я увидел, как Хуан Хуа вытянул было руку, но, услышав слова: "Советский посол!", быстро убрал ее назад, круто повернулся и отошел в сторону.
Оскорбление не могло быть более расчетливым. Хуан заранее знал, что Малик будет присутствовать на встрече. Он дал русскому вкусить сильную порцию того самого лекарства, которым сам Малик любил потчевать новичков при первой встрече. Правда, китайцы не старались при этом проверять, до какой степени они могут давить на русских. Я понял, что действия Хуана — это преднамеренная и открытая демонстрация другим великим державам того, что китайцы рассматривают советский "гегемонизм" в качестве главной угрозы безопасности их страны, даже большей, чем американский "империализм".
Рука Малика повисла в воздухе, а его лицо покрылось ярким пурпуром, словно Хуан дал ему пощечину. В этот момент — он длился несколько секунд, хотя казалось, что времени прошло гораздо больше, — напряжение в комнате было настолько велико, что его трудно даже описать. Не было произнесено ни единого слова, слышалось лишь тяжелое дыхание всех присутствующих. Затем наш французский хозяин в полной панике быстро двинулся в направлении столовой, отчаянно жестикулируя и громко призывая: "Прошу! Прошу! Давайте начнем совещание".
Мы впятером заняли свои места за столом (оба коммунистических посла сидели на безопасном расстоянии друг от друга) и начали относительно мирную беседу. Однако даже годы спустя, когда я уже отправился в Пекин в качестве официального представителя США, впечатление от этой встречи все еще было живо в моей памяти.
Последний случай, когда какой-либо посол отказывался пожать руку советскому дипломату, произошел с Генри Лоджем, когда он отвернулся от министра иностранных дел Андрея Вышинского в 50-х годах, в разгар напряженной американо-советской "холодной войны". И тут, в гостиной французского посла, я понял, что вне зависимости от начинавшейся разрядки между США и СССР в мире идет еще одна "холодная война" — между двумя крупнейшими коммунистическими державами.
Мой отец находился на отдыхе в штате Мэн, когда у него появился кашель, от которого он никак не мог избавиться. В конце концов его уговорили пройти тщательное обследование в Мемориальном госпитале Слоана-Кеттеринга в Нью-Йорке. Был поставлен диагноз — рак легкого. Отец не впал в отчаяние, однако болезнь быстро прогрессировала.
Мать поселилась с нами в нашей посольской резиденции в гостинице "Уолдорф-Астория". Она почти все время проводила у постели отца. Он умер 8 октября 1972 года. Для меня и для всех его детей это был настоящий удар: мы потеряли нашего лучшего друга.
Я работал послом США в ООН до января 1973 года. Когда я уезжал в Вашингтон, один из репортеров спросил меня, изменил ли полученный в ООН опыт мое мнение об этой организации.
Мой ответ тогда был и остается сейчас — "да". Мой опыт заставил меня относиться к ООН критичнее, чем это было раньше, так как я понял ее недостатки и пределы возможностей. Однако я стал более активно поддерживать ООН, так как увидел, на что она способна в гуманитарной, социальной и других областях, то есть там, где идеологические разногласия можно свести к минимуму.
Политически ООН является и всегда будет оставаться скорее отражением, чем средством смягчения напряженности в мире. Я помню наиболее впечатляющую речь, произнесенную на заседании Совета Безопасности в 1971 году Зульфикаром Али Бхутто, тогдашним заместителем премьер-министра Пакистана, который прилетел в Нью-Йорк, чтобы просить ООН принять меры к пресечению вторжения Индии в Восточный Пакистан.
Бхутто обратился к нам с убедительным призывом, который, однако, оказался тщетным. То, что я наблюдал, напомнило отвратительную сцену в Лиге Наций в 1936 году, когда Хайле Селассие [43] прилетел в Женеву с просьбой о помощи его стране, которая подверглась вторжению Италии, находившейся под властью Муссолини.
В 1936 году члены Лиги Наций оказались пассивными наблюдателями. И теперь, в 1971 году, члены ООН, к которым был обращен призыв остановить войну между двумя странами-членами, тоже показали себя пассивными наблюдателями.
А в завершение своей речи Бхутто сказал: "Ну и сидите тут с вашими тремя сортами вин и торжественными ужинами, с вашими "да, месье" и "нет, месье", в то время как мою страну раздирает война". С этими словами он театральным жестом поднял желтые листы бумаги с текстом своего выступления, порвал их на мелкие клочки и дал им рассыпаться по столу. В этот момент Израэл Байн Тейлор-Камара из Сьерра-Леоне, председательствовавший в Совете Безопасности, пытаясь преуменьшить впечатление от выступления Бхутто, пошевелился, словно пробуждаясь от сна, и произнес: "Мы благодарим уважаемого господина из Пакистана за его в высшей степени полезные замечания".
Очевидно, Объединенные Нации могли бы многое сказать по этому поводу, но им еще предстоит долгий путь, прежде чем они выполнят свое предначертание стать "последней надеждой народов на мир".
Президент пожелал увидеть меня в Кэмп-Дэвиде. И когда пришел вызов, я понял, что наши дни в Нью-Йорке подходят к концу.
После внушительной победы над Макговерном в ноябре 1972 года из Белого дома поползли слухи, что во второй администрации Никсона намечаются большие изменения. Говорили, что это будут не обычные перестановки членов кабинета после выборов, а существенная перестройка исполнительной власти, о которой президент думал в течение долгого времени.
А Никсон стремился к созданию "суперкабинета" из высших государственных чиновников, которые работали бы в тесном контакте с Белым домом. Одним из членов "суперкабинета" должен был стать министр финансов Джордж Шульц, которому предстояло для этого возложить текущее руководство министерством на своего заместителя.
В день, когда планировалась моя встреча с президентом, я прилетел в Вашингтон и направился в Белый дом. Джон Эрлихман [44], который работал вместе с Никсоном над планом перестройки, сказал, что Шульц хотел бы встретиться со мной перед тем, как я поеду в Кэмп-Дэвид.
Джордж был, как обычно, олицетворением спокойствия. Он сразу перешел к главному, не тратя ни времени, ни эмоций. Не соглашусь ли я помочь ему руководить министерством финансов в качестве его первого заместителя? Я сказал ему, что мне льстит это предложение, но сначала я должен выяснить, что планирует в отношении меня президент.
Во время бреющего полета с вертолетной площадки Пентагона до Кэмп-Дэвида я обдумывал предложение Джорджа. Я и Барбара предпочли бы остаться в ООН, но если президент решил изменить положение вещей и переместить людей, то министерство финансов открывало передо мной новую и любопытную перспективу.
В Кэмп-Дэвиде меня встретил военный адъютант президента и проводил в "Аспен" — домик, которым Никсон пользовался по выходным дням. Это была хижина с крутой крышей, спрятанная среди густой и пышной растительности Кэтоктинских гор. Это место освящено историей, и это ощущаешь так же, как и тогда, когда входишь в Белый дом. Франклин Рузвельт называл его Шангри-Ла, по имени мистического тибетского приюта [45], впервые описанного Джеймсом Хилтоном в книге "Потерянный горизонт". Я понимал, почему тишина, особенно после надоедливого шума бреющего полета, производила жутковатое ощущение чего-то таинственного.
Президент отдыхал; ему удалось расслабиться после избирательной кампании, которая держала его в крайнем напряжении, хотя, по опросам Института Гэллапа, он оторвался от своего соперника на 30 пунктов.
