Емельян Кондрат - Достался нам век неспокойный
* * *
В Москву прибыли, когда только что было введено осадное положение. Часть правительственных учреждений, дипломаты срочно эвакуировались в Куйбышев. Это подействовало на население. Многие, кто прежде отказывался эвакуироваться, теперь заторопились.
Три сиротливых вагона загнали в "тылы" Казанского вокзала, танки пошли дальше - на фронт, совсем близкий. Из своего вагона комендант литерного махнул на прощанье здоровой рукой.
Неподалеку рабочие сваривали из тяжелых плит бронепоезд. Потянуло к этим первым встретившимся москвичам.
- Какие новости?
Они ответили сразу, ответили радостно, словно человек подошел узнать именно об этом:
- Товарищ Сталин - в Москве! Политбюро и Ставка тоже на своем посту. Так что все нормально...
В тот день много раз слышал, как передавали эту новость один другому, и она производила магическое действие.
Подошел худой, болезненного вида человек, начал сзывать по фамилиям рабочих. Человек десять встали в кружок вокруг него, и он сказал:
- Проведем наше... - помедлил, бросил взгляд на меня, - наше партийное собрание. На повестке дня - прием в партию. Вот заявление.
Секретарь читал, а по тому, как степенный пожилой рабочий покраснел и опустил голову, я понял, что это его принимают в партию.
- "... В суровое для столицы нашей Родины время, - читал секретарь, хочу быть в рядах ее защитников коммунистом".
Закончил, обвел взглядом "собрание".
- Вопросы будут? Кто что скажет? Помолчали, и один глухо произнес;
- Сам все знает, как оно есть и как надо. Вот так и надо!
Эта немногословная, но многозначительная фраза подействовала на пожилого рабочего очень возбуждающе. Он всем по очереди благодарно жал руки, и выражение торжественной решимости не сходило с его лица.
- А я тебе все же сделаю замечание, - сурово заговорил секретарь, беря его ладонь в свою. - Не по-партийному поступаешь, когда злишься, что не отпускаем в ополчение. Ты у нас редкий специалист и твой фронт - тут. Понял? Это тебе теперь партия говорит. Понял?
Тот торопливо закивал, тяжело сглотнул застрявший в горле комок. Голос его дрогнул:
- Я... до последнего дыхания...
Когда у них все закончилось, секретарь сделал несколько шагов в мою сторону и, подойдя, спросил:
- У вас к нам дело?
- Да нет. Мы только что приехали, - я махнул рукой в сторону наших вагонов, - и не терпится узнать о Москве в москвичах.
- Москва выстоит, в этом никто не сомневается, а москвичи - вот они. Правда, не все наши здесь. Многие - особенно женщины и подростки - сейчас под Москвой, на строительстве оборонительных сооружений. Ну а настроение какое? Сегодня еще шесть заявлений в партию получил.
Вспомнилось мне, что и у нашего парторга, пока ехали, Накопилось в планшете много заявлений.
- И знаете, - делюсь с собеседником, - поразительный факт: чем тревожнее фронтовые сводки - заблокирован Ленинград, подошли фашисты к Москве, сложно на юге - тем больше видно в людях твердости, тем многочисленнее наша полковая парторганизация...
- Вот вы говорите это, а мне пришли на память ленинские слова об аналогичной ситуации зимой девятнадцатого года. Тогда тоже усилился приток в партию. Заметьте: не в какое-нибудь благополучное время, когда к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы. А стояла такая же суровая пора, когда, говоря словами Ленина, Юденич был в нескольких верстах от Питера, а Деникин в Орле, около трехсот пятидесяти верст от Москвы, то есть когда Советской республике угрожала отчаянная, смертельная опасность и когда авантюристы, карьеристы, проходимцы и вообще нестойкие люди никоим образом не могли рассчитывать на выгодную карьеру (а скорее, могли ожидать виселицы и пыток) от присоединения к коммунистам... Именно в таких условиях сегодня тысячи, тысячи и тысячи наших людей совершают свое присоединение к коммунистам. А?!
- В истории третьего такого факта не сыщешь.
- Не сыщешь. Могу и точнее сказать, слышал на совещании: за первые месяцы войны в партию вступило в несколько раз больше, чем за последнее мирное полугодие. Но и это не выражает всего. Куда ни посмотришь сейчас, видишь, буквально видишь: сплотился, сгрудился, встал в боевой порядок вокруг партии весь народ.
Он неожиданно окликнул паренька-сварщика, сказал ему, чтобы комсомольцы подумали над именем для бронепоезда, и так же неожиданно перешел к нашему разговору:
- Бывали вы в Москве? Теперь она, конечно, иная. Напряглась для боя...
Едва вышел на привокзальную площадь, чтобы направиться в штаб ВВС, там должны были указать дальнейший наш маршрут - завыли сирены, и репродукторы с нескольких сторон стали повторять:
- Граждане! Воздушная тревога...
Люди побежали кто куда, все, наверное, знали, куда бежать. Я не знал, поэтому прижался к стене дома.
Как-то сразу надо мной загудели моторы, и началась стрельба. Завязывался воздушный бой, но бомбардировщики упрямо шли вперед и как раз над вокзалом стали высыпать свои бомбы. Со всех сторон грохотало, было это все же не рядом, за строениями. Но вдруг дом напротив вздрогнул, чуть поднялся в воздух - или так показалось - и посыпался вниз лавиной кирпичей.
Бомбежка закончилась быстро, звуки моторов и трескотня воздушного боя исчезли так же внезапно, как возникли. Площадь вновь ожила. Появились пожарные машины, санитарные фургоны.
Я вернулся, но убедившись, что беда миновала нас, опять направился в город. Шел пешком, хотелось посмотреть, послушать. Действительно, город напрягся для боя. Иногда улицу пересекали ежи, опутанные колючей проволокой, баррикады, выложенные из мешков с землей. Висели аэростаты воздушного заграждения. Суровая деловитость отличала жизнь города. Возле домов стояли небольшие группы людей - в основном женщины и молодёжь, с противогазными сумками на боку. Это после бомбежки покидали свои посты на крышах дежурные смены добровольных дружин. Их задача - сбрасывать и тушить зажигательные бомбы. Другие дежурят в подъездах, у входа в бомбоубежище. Теперь они сошлись и возбужденно обсуждали детали только что затихшего воздушного нападения.
- И часто бомбят? - спросил я, подойдя к одной из таких групп.
Ответили не сразу. Замолчали, обернулись, изучающе разглядывая.
- А вы кто такой будете? - подозрительно спросила сухонькая, решительного вида женщина лет пятидесяти.
Пришлось объяснять.
Глядя на этих женщин и девушек, я вспомнил Нилу. В Ростове-на-Дону она вот так же забиралась на крышу, дежурила на улицах. И так же подозрительно оглядывала прохожих. Чувство повышенной бдительности было присуще всем - по радио, через газеты постоянно напоминали: не доверяться незнакомым. Однажды Нилу остановил милиционер, назвал улицу и спросил, как ее отыскать. Едва отошел, она побежала за патрулем.
