Степан Выскубов - В эфире Северок
Ко мне подходит высокий, стройный, лет за пятьдесят, генерал-майор. Молча останавливается, пристально смотрит. И я на него смотрю, вспоминаю: кто это может быть? Новая форма... Погоны... Я еще не видел наших с погонами. А тем более генерала. Знакомое лицо... Да это же начальник разведотдела фронта Капалкин! Именно он провожал нас на задание!
Василий Михайлович схватил меня и легко поднял своими крепкими руками.
- Дорогой ты мой! Живой? - В его глазах блеснули слезы.
- Живой, товарищ генерал! - задыхаясь от радости, произнес я.
- Вот и замечательно... Великолепно! - Он снова прижал меня к себе.
Потом тискали меня в объятиях незнакомые полковник, майор и два старших лейтенанта. Это были, как я узнал после, работники разведотдела.
* * *
Затем мы поехали в Сочи, где после соответствующей санитарной обработки меня поместили в военный госпиталь No 2120. Как же я был поражен, когда после взвешивания узнал, что во мне пятьдесят четыре килограмма... А ведь до задания я весил восемьдесят два. Вот почему, как пушинку, поднимал меня генерал-майор.
Да, двадцать месяцев, проведенных в тылу врага, дали себя знать...
В палате, куда меня поместили, находился Иван Бабичев, тот самый Бабичев, что был уполномоченным обкома по подполью в Симферополе.
- О, кого я вижу! - воскликнул Иван, когда я переступил порог палаты. - А на кого же ты оставил партизан?
- Там Коля.
- Тогда порядок.
Бабичев стал расспрашивать о боевых друзьях. Но я упал в мягкую, чистую постель и тотчас мертвецки уснул. Проснулся только вечером. Схватился, начал ощупывать себя, искать свой "Северок", пистолет, автомат... Бабичев закатился смехом.
- Ты что, в лесу? - спросил он. - Ну, даешь!
- Привычка, ничего не поделаешь...
А кругом шла размеренная, спокойная жизнь. Будто и не было никакой войны. Мне казалось все это странным: ни грохота орудий, ни автоматной трескотни... Чудно. И до чего же здорово!
В палату вошла медицинская сестра, женщина лет сорока.
- Как спалось, сынок?
- Прекрасно!
- Целый день спал. Все уже давно поужинали, а ты еще и не завтракал, проверяя давление, сказала она.
В столовой пахло чем-то очень вкусным. Такого запаха уже давно не слышал. Впервые за двадцать месяцев я взял в руки кусок ароматного хлеба. Он напоминал мне станицу, бескрайние кубанские поля и все домашнее, близкое, дорогое.
Мне вдруг захотелось в степь - услышать рокот тракторов, комбайнов, взять на ладонь бронзовые зерна и вдыхать запах земли, запах хлеба. Каким трудом достается крестьянину каждый такой кусочек! Я-то знаю ему цену...
* * *
Через день побывал в разведотделе фронта, написал отчет о проведенной в тылу врага работе. А на шестой день пребывания в госпитале меня пригласили в сочинский театр, где в торжественной обстановке партизанам вручали правительственные награды.
И вдруг назвали мою фамилию. Я сразу не поверил: думал, ослышался. Но сидевший рядом Бабичев толкнул меня в бок и кивнул - иди, мол, на сцену. Я встал и стою в растерянности.
- Да смелее, смелее поднимайтесь к нам, - обращается ко мне из президиума Капалкин.
Вышел я на сцену и почувствовал, как краснею. А в это время начальник разведотдела фронта уже говорил, что в тылу врага я проявил мужество и героизм, за что награжден боевым орденом. Затем он прикрепил к моему новому кителю орден боевого Красного Знамени и медаль "Партизану Отечественной войны", поздравив с высокой наградой. Поздравил меня и первый секретарь Крымского обкома партии Владимир Семенович Булатов.
Я страшно разволновался. Хотел произнести речь, но из этого ничего не вышло, и я только выдавил:
- Служу Советскому Союзу!
Шел я со сцены, а ко мне из рядов тянулись руки знакомых и совершенно незнакомых людей, поздравляли. После вручения наград артисты сочинского театра дали концерт.
* * *
Двадцать четыре дня находился я в госпитале. Потом мне предоставили на полтора месяца отпуск, и я уехал в свою станицу.
* * *
Был вечер, когда переступил порог отчего дома. Мать сидела за работой - очищала от ботвы арахис. Увидела меня, уронила охапку, бросилась ко мне, прижалась, зарыдала.
Я как мог успокаивал ее.
- На радостях, сыночек, плачу. Не обращай внимания, - тихо проговорила мать. - Ты надолго? В отпуск? А может... по ранению?
- В отпуск, мама, в отпуск. Решил вот проведать вас.
О том, что трижды был ранен, умолчал, конечно. Зачем растравлять ей душу? Она и так неспокойна.
- Значит, в отпуск? - вздохнув, переспросила мать и стала ощупывать меня всего, долго смотрела на ноги - не протезы ли. Потом заглянула в глаза, и по ее щекам покатились слезы, оставляя блестящие дорожки. - А Коля, братик твой, погиб. Под Ростовом где-то... Нету больше моего соколика... И как же это он не уберегся?..
- Не надо, мамочка, не плачь! Что ж теперь делать? Не вернешь его, говорил я, а сам чувствовал, как сердце давит, сжимается. А когда прочел похоронку, захотелось сию же минуту улететь на фронт и мстить за брата, за всех погибших.
- Мама, я рассчитаюсь с фашистами за Колю. Обязательно рассчитаюсь! как клятву произнес я твердо и решительно. И в ту же секунду созрело решение прервать отпуск и вернуться в разведотдел.
Несколько минут мы стояли молча. Потом мать вновь оглядела меня с ног до головы, наклонилась к блеснувшим на свету наградам, поцеловала их и с гордостью промолвила:
- А ты у меня, сынок, оказывается, заслуженный! И что же это у тебя за ордена?
- Один, мама, орден, - я указал на Красное Знамя. - А это медаль партизанская.
- Значит, геройство проявил? - любопытствовала мать.
- Заработал, видно. Кому попало орденов не дают.
- Так и я об этом, что дали за геройство.
Мы сели к столу. Мать вдруг спохватилась:
- Прости, сынок, с дороги, наверно, есть хочешь? Посиди маленько, а я картошечки сварю, чайку согрею.
- Картошки, мама, не надо, а чайку можно. - И я выложил содержимое своего вещевого мешка на стол.
Мать глянула на консервные банки, всевозможные кульки, пачки шоколада, на многое другое и всплеснула руками:
- Батюшки, сколько всего! Это вас так кормят? Я утвердительно кивнул.
- А худющий почему такой? - допытывалась мать.
- Нормальный! - отмахнулся я, а сам подумал: "Увидела бы ты меня, когда только прилетел..."
Мать недоверчиво покачала головой и принялась заваривать чай.
- А мне колхоз привез работенку. Арахисовое масло, говорят, для самолетов нужно, вот и трудимся ночами, после полевых работ...
* * *
На десятый день я попрощался с матерью и вернулся в разведотдел фронта. Встретил меня генерал-майор. Доложил ему о своем решении.
- Так вы же еще слабы, не окрепли! - возразил Капалкин.
- Я совершенно здоров и прошу...
