Леонид Соболев - Капитальный ремонт
Крутясь и перекатываясь над столом, он внезапно показывал алжирский кабачок, где черная борода старшего штурмана ошибочно наградила его титулом шейха. Вдруг просверкав адмиральской эполетой недавно произведенного прежнего командира "Генералиссимуса", шар отражал глубокие синие воды Индийского океана (батюшка вспомнил поход второй эскадры)* - и сразу же вода отхлынула, обнажая стройные ножки шведской балерины, приехавшей на гастроли в Гельсингфорс. Прокатился целый дождь крупных золотых монет ее месячного содержания, оплачиваемого Штокманом, владельцем огромного магазина, и скрылся в отрезках синей диагонали: заспорили, где лучше покупать материю на китель - у Штокмана или в Петербурге? Материю разорвала морда бульдога лейтенанта Будагова с карандашом в зубах. Леди деловито перегрызала карандаши на столе один за другим, отмщая хозяину недавнюю порку...
______________
* Вторая Тихоокеанская эскадра, совершившая в 1904-1905 гг. переход из Либавы до Цусимского пролива, где почти вся погибла.
- За что, изверг? Несчастная Леди!
- Не жалейте, господа! Она мне испортила породу: молниеносный роман с лохматым Пираткой под первой башней. Вахтенный, подлец, не уследил!.. А я-то обещал мадам Беклемишевой первого щенка!..
Шар взлетел кверху, крутясь в общем смехе, и перелетел на мичманский конец: тему о собаках мичмана оживленно подхватили.
На лейтенантском конце занялись рыбой. Греве налил Юрию третью рюмку.
- Довольно, пожалуй, Юрик, - сказал Николай, чуть нахмурясь.
- Пустяки, - ответил Юрий небрежно.
Моряки должны уметь пить, и, хотя голова уже кружилась, Юрий споловинил рюмку, поставил ее на стол и, гордясь, улыбаясь и обожая всех, обвел глазами стол. Курносый молодой мичман на том конце стола был бледен, мрачен и явно пьян. Юрий поморщился: эх, мичмана, пить не умеют!
- Кто это там? - спросил он тихо у брата, показывая глазами.
Ливитин вгляделся.
- Мичман Морозов, механик, а что?
- Что за трагическая скорбь? Влюблен?
- Не знаю, что с ним... Морозинька, ау! Что мы губки надули?
Морозов поднял на него глаза - они были уже тупы и малоподвижны, - и потянулся к графину. Но, вероятно, старший офицер обратил на него внимание раньше Юрия; он мигнул вестовым, и рука в нитяной перчатке ловко перехватила графин (водку от мичманов убирали, когда старший офицер находил порцию достаточной; мичмана по молодости лет всегда были неумеренны).
- Подло и противно, - сказал Морозов, повернув голову к Ливитину и водя рукой там, где был графин. - Подлецов много стало, Николай Петрович! Обидно!..
Это разнеслось над столом явственно, и Шиянов, перестав улыбаться, взглянул в сторону Морозова холодно и строго:
- Петр Ильич, это ваше частное дело! Кают-компанию вряд ли интересуют подобные открытия. Светский человек должен уметь скрывать свои чувства.
- А мне пришлось видеть светского человека, господин кавторанг, которому никак не удалось скрыть, что он трус и подлец, - неожиданно четко и длинно сказал Морозов через стол, бледнея.
- Вы, вероятно, обнаружили его в лишней рюмке, - ответил Шиянов, передернувшись слегка щекой, но очень спокойно. - Господа мичмана, успокойте вашего друга. Напомните ему, что он в кают-компании и что наш молодой гость может составить о ней превратное мнение...
Он повернулся к старшему артиллеристу, продолжая разговор. Неловкость пролетела над кают-компанией, и понадобилось некоторое усилие, чтобы общий говор засверкал, как прежде.
Сквозь двери в коридоре показался рассыльный с вахты; к нему навстречу тотчас же побежал один из вестовых: матросу вход в кают-компанию воспрещен. Матрос попадает в нее только в двух случаях: если он ранен в бою (тогда в кают-компании развернут перевязочный пункт) или если он становится вестовым. Но в том и в другом случае он скорее не матрос, а человек:* страждущий или услужающий...
______________
* Официантов в ресторане подзывали именно этим словом: "Человек! Подай карту!"
- Прошу внимания, господа! - сказал Шиянов, прочитав поданный вестовым семафорный бланк. Говор затих. - Командир сказал приготовиться к походу к четырем часам вечера. Назначена стрельба. Прошу господ офицеров сейчас же изготовить свою часть. Кому нужно распорядиться, прошу вставать не спрашиваясь!
Несколько офицеров встали, в том числе и Морозов. Он прошел к двери нетвердыми шагами: необходимо как можно скорее привести себя в порядок короткий сон, душ, бутылка содовой и крепкий чай. Поход! К походу нужно быть готовым, какие бы личные неприятности этому ни мешали.
Рояль рванул веселый американский рэгтайм. Лейтенант Веткин обернулся и, увидев, что играет Греве, подсел к нему на ручку кресла.
- Ну, так что дознание? - спросил его Греве негромко, продолжая отчеканивать перебойный ритм быстрыми пальцами.
- Дерьмо твое дело, Иван-царевич... Шиянов на тебя злится, что ты не сумел их разогнать. На тебя валит, говорит, что все из-за тебя вышло.
Греве покраснел.
- Сволочь. Сам небось удрал.
- Говорит, на него замахнулись.
- Врет, подлец! Придумал, чтобы себя выгородить. Кто это видел?
- Унтера. Их Гудков опрашивал.
- Им что прикажешь, то и видели. Струсил, а теперь оправдывается.
- Тебя все-таки придется опросить со всеми онёрами.
- Ладно!.. Гадко, что он на меня валит. А что я мог сделать? Орать?
- Если будет доказан бунт, тогда ясно, что ты ничего не мог, - сказал Веткин.
Греве перешел на медленные торжественные аккорды Грига.
- А будет ли доказан? - сказал он в раздумье.
- Не признаются матросики. Говорят в один голос, что никто на него не замахивался... Ты-то видел?
- Черт его знает, - сказал Греве неуверенно. - Видел, как Шиянов отшатнулся и побежал, как заяц...
- Шиянов теперь в лепешку разбивается, чтобы доказать, что его бить собирались. На меня разорался, почему из дознания этого не видно. Иначе ж ему позор!.. Перед завтраком они с Униловским гадали на кофейной гуще, кто мог замахнуться. Выходит, что Вайлис. Самый ненадежный, хоть и унтер...
Они замолчали, - в кресло около рояля опустился батюшка. Греве весь ушел в клавиши, раздавливая рояль мрачными аккордами. Они торжественно подымались над притихшей кают-компанией. Греве играл хорошо, и его любили слушать. Тяжесть медноподобных звуков постепенно легчала, слабела, таяла в прозрачных трезвучиях дискантов. Когда они замерли в высоте, исчезнув, как легкие облака, батюшка шумно вздохнул.
- Божий дар - музыка! - сказал он растроганно. - Какое очищение раскаяния! Превосходно играете, Владимир Карлович, за душу берете... Как сия штучка зовется?
- "Смерть Азы", - ответил Греве, вставая. - Ну, пойдем к тебе, Веточка, потолкуем...
