Лидия Громковская - Николай Александрович Невский
В южном пруду находится скала, выступающая из воды, называемая „Ложем пасынка". Есть будто бы и другая скала — „Ложе родного сына"».
Моторная лодка вошла в пролив, разделяющий Ирабу и Симодзи. Некоторое время она продвигалась с помощью шестов, но вскоре стало так мелко, что лодка заскребла днищем по песку и остановилась.
«Бросили мостки-доски, но они не достигали берега, и пассажиры, поднимая подолы, шагали по воде. Я уже было собрался снимать ботинки, как один из лодочников предложил донести меня на закорках до берега, на что я охотно согласился. Весь берег покрыт тонким белым песком, какого не увидишь в Хирара, и там и сям можно наблюдать круглые отверстия в песке, уходящие вглубь. Это жилища красивого быстроногого краба, с которым любят играть дети, доставая его из норки — краб прячется приблизительно на расстоянии длины руки взрослого человека».
Ведомый своим провожатым, Невский отправился в Ирабу. Волость населяло около 4500 человек. Все пять поселений, входивших в волость, расположились вдоль дороги, «прекрасной во всех отношениях», по выражению Н. А. Невского. В одной из деревень, в которой находилось волостное правление, Невский остановился на ночлег в начальной школе, где ему приготовили no-
lo 1
стель (составленные вместе столы, покрытые циновкой). Его радушно встретил школьный служитель. После угощения — вареный рис и тофу, творог из перебродивших бобов, появились и первые гости — представители местной администрации и деревенской интеллигенции, среди них был и старшина Кунинака Канто, понемногу занимавшийся сбором интересных этнографических фактов. После взаимных приветствий Невский представился. Сдержанность не позволила его собеседникам выразить свое восхищение познаниями гостя, но они были потрясены. И, как это бывало уже не раз, Невский очень скоро обрел верных и надежных помощников, старавшихся сделать для него все возможное.
А у него, естественно, уже были наготове вопросы. Еще в Хирара, дожидаясь катера, он услышал многократно повторяемое слово «мунаи».
«Прождавши катера безрезультатно два-три дня, я уже начал терять терпение и всем и каждому изливать свою досаду. Но досада моя была никому не понятна. Все, с кем бы я ни заговаривал, выслушивали меня спокойно и еще более спокойно отвечали, что тут ничем не поможешь, что это мунаи-кадзи — ветер-мунаи.
Первый раз слыша слово „мунаи-кадзи", повторяемое каждым, с кем я ни разговаривал, я, наконец, спросил, что же это за ветер такой, когда и откуда он обычно дует. Задавая такой вопрос, я был уверен, что мунаи — не более как название ветра, дующего в определенный сезон и в определенном направлении, вроде пассатов или муссонов, или вроде японских „хаэ" (южный ветер), „коти" (восточный ветер) и пр. Но тот, кого я спросил, видимо несколько озадаченный таким вопросом, подумал немного и ответил, что мунаи-кадзи совершенно не связан ни с сезоном, ни с направлением. Он возникает неожиданно в любое время года и может дуть в разных направлениях. Видимо, на моем лице была написана неудовлетворенность таким ответом, потому что мой собеседник, указывая пальцем на сливающееся с небом очертание острова Ирабу, прибавил: „Теперь этот ветер дует вон оттуда, со стороны деревни Сарахама. Дело в том, что несколько дней назад один из рыбаков этой деревни, отправившись в морена рыбную ловлю, случайно утонул, поэтому-то и „делается мунаи", потому-то и поднялся мунаи-кадзи".
Из этого ответа я понял, что мое предположение, будто мунаи-кадзи — название ветра определенного направления, — ошибочно, что слово „мунаи" вполне самостоятельно и не обязательно связано с ветром, и что, наконец, существует даже глагол „мунаи-си" — „делать мунаи", „мунаить", как я бы сказал, облекая его в русскую форму.
Из этого, пока единственного примера с ветром, я заключил, что предполагается какое-то взаимоотношение, какая-то связь между смертью рыбака и разбушевавшимся вскоре после этого морем и, это-то взаимоотношение, эту-то связь и называют „мунаи"».
Оказавшись в Сарахама, в той самой деревне, из которой был утонувший рыбак, Невский намеревался расспросить обо всем поподробнее, как вдруг совершенно неожиданный разговор опять зашел о «мунаи», но уже в другой связи.
«Разговор само собой коснулся и обычаев, связанных с беременностью и родами. Один из жителей села, г. Маэдомари Кинкити, рассказывая мне про обычаи данной деревни, сказал между прочим, что во время беременности не только сама женщина должна быть весьма осторожна и осмотрительна во всех своих действиях, но и ее муж, дабы не вызвать мунаи, которое может отразиться на ребенке. Колоть, скажем, свиней и других животных весьма опасно в это время. Беременной не дают, например, козлятины, потому что может родиться ребенок, у которого местами будут „красные волосы", как у коз, которые на островах Мияко белые с бурыми пятнами.
Когда жена г. Маэдомари, по его рассказу, была беременна, он как-то колол дрова и рассек себе наискось левую ногу; рана была неглубока и скоро зажила, но, когда родился ребенок, у последнего на левой руке оказался косой шрам точно такой же формы, как рана отца.
То обстоятельство, что отец поранил себе ногу, не имеющее для нас никакого отношения к последовавшим затем родам, с точки зрения жителя Сарахама, отразилось на ребенке, „сделалось мунаи", как он сам выразился. Кто-то из присутствовавших во время этого рассказа глубокомысленно заметил, что если бы жена Г, Маэдомари, узнавши про случай с мужем, тоже по
резала себе ногу, то это, вероятно, не отразилось бы на ребенке, и большинство моих собеседников молчаливо кивнули в знак согласия».
Не только в Сарахама, но и в Хирара довелось Невскому услышать нечто подобное. Рассказывали, что у одного деревенского дурачка «на груди громадное красное пятно от рождения; когда он был еще в утробе матери, его отец поехал на Формозу, где вскоре был убит дикарями и найден лежащим в луже крови, это и „сделало мунаи" в сыне».
Оказалось, что мунаи следует опасаться на каждом шагу. В особенности это касалось, что совершенно естественно, беременных женщин.
«Если беременная увидит похороны, то это тоже „делает мунаи", потому что тогда родится ребенок с синим пигментным пятном на ягодицах; поэтому-то на всех островах Мияко беременные устраняются от похорон». Но последнее поверье не было специфическим для Мияко: «По всей Японии малообразованные классы верят, что похороны и пожар, увиденные беременной, вызывают где-нибудь на теле ребенка синее или красное пигментное пятно и, чтобы предупредить это, существуют определенные противочародейства, вроде ношения при себе зеркала и пр.».
