Леонид Бежин - Ду Фу
Только влиянием Ли Бо или непосредственной близостью старшего друга можно объяснить то, что Ду Фу стал часто навещать даосских отшельников, но необходимо упомянуть и еще об одном человеке, к которому Ду Фу относился с глубоким почтением, хотя меж ними и не возникало такой горячей и пылкой дружбы, как между Ду Фу, Ли Бо и Гао Ши. Летом 745 года Ду Фу провел в местечке Линьцзы, где служил его близкий знакомый, приходившийся родственником известному поэту Ли Юну. Сам Ли Юн тоже оказался в здешних местах и, как давний поклонник таланта Ду Фу, восторженный ценитель его стихов (Ли Юн помнил молодого поэта по Чанъашо и Лояну), был особенно рад встрече с ним. Мнение такого человека, конечно же, многое значило для Ду Фу, ведь, помимо собственных литературных заслуг, Ли Юн как бы унаследовал славу своего отца Ли Шаня, авторитетного знатока и толкователя древних текстов, составившего комментарий к антологии «Литературный изборник», входивший в программу императорских экзаменов. Живой свидетель той поры, когда начиналась великая тайская поэзия, Ли Юн, словно истинный патриарх, напутствовал молодого Ду Фу, совершая с ним долгие прогулки по окрестностям Линьцзы и устраивая пиршества в его честь. Позднее к ним присоединился Гао Ши, возвратившийся из путешествия по югу: он, конечно же, был самым желанным гостем в компании поэтов. Ли Юиу он пришелся по душе своей храбростью, честностью и прямотой, воспитанными в долгих скитаниях. Хорошо разбираясь не только в стихах, но и в людях, Ли Юн понял, что этот человек никогда не променял бы походное седло на мягкое кресло столичного неженки: постоянство - чан - было главной чертой Гао Ши. В свою очередь, храбрый Гао видел в Ли Юне идеал мудрого и щедрого покровителя - подобного тем, что встречались в глубокой древности, во времена мужественного Цзин Кэ. Истинный рыцарь так же нуждается в покровителе, как поэт - в слушателе и ценителе своих стихов. Поэтому Ду Фу, Гао Ши и Ли Юн в полном смысле слова нашли друг друга. Втроем они продолжали пировать и охотиться, провожая теплое лето и все чаще замечая на склонах лесистых гор желтеющие листья кленов - признак надвигавшейся осени.
ОСЕННИЕ ПРАЗДНЕСТВА У КАМЕННЫХ ВРАТ
Каменные Врата, упомянутые в стихотворении Ду Фу, написанном на стене хижины отшельника Чжана, находились в области Яньчжоу, с 742 года переименованной в Луцзюнь. Два островерхих пика, обращенных друг к другу, действительно напоминали столбы ворот, - отсюда и название местечка, куда Ду Фу перебрался осенью 745 года, простившись с Ли Юном и Гао Ши. Он обосновался в деревеньке, расположенной неподалеку от здешней достопримечательности - Каменных Врат, которые гостеприимно распахивались перед его новыми друзьями. Жители деревеньки с удивлением наблюдали за тем, как к дому Ду Фу подкатывали коляски, нагруженные коробками со всякой снедью и дорогой посудой (о чем свидетельствовали доносившиеся из коробок запахи и мелодичный звон фарфора), и сам поэт усаживался на мягкое сиденье, чтобы вместе с друзьями - состоятельными чиновниками Лю, Чжэнем и другими - отправиться на целый день в горы. Поднимая сухую осеннюю пыль, они долго мчались по дорогам, прежде чем удавалось найти уединенное место, где совсем не было людей, даже не стучали топоры дровосеков, и лишь сбегал по мшистым валунам горный ручей, шевеля прибрежные тростники, в мелком озерце плескалась рыба, пахло прелым листом, какие-то странные грибы краснели между деревьев, шумел на ветру пятнистый бамбук, и все было как в старинной книге: «Все самые достойные пришли, собрались все - и стар и млад. В этой местности были высокие горы, крутые холмы, густейшие рощи и длинный бамбук. И еще были чистые струи и быстрый поток, бегущие поясом друг перед другом и слева и справа. И я устроил так, чтоб это все служило нашим чаркам, плывущим по извивам вод...»
Ду Фу и его друзья расстилали на траве циновки, расставляли посуду, доставали из коробок еду и вино, и начинался пир, длившийся до самого вечера. На пиру, в минуты вдохновения, вызванного игрой музыкантов или пением гетер (их тоже брали с собой), рождались стихи:
Осенние воды
прозрачны до самого дна,
И так же спокойны
сердца моих добрых друзей.
Едва лишь им выпадет радость
от дел отдохнуть,
И тотчас на вольную волю
торопят коней.
Вот двое друзей - благородных,
как древний нефрит.
Расставлены вина и яства -
им счет золотой.
Спускается вечер,
а флейты так нежно звучат,
Что вторит им даже
волшебный дракон под водой...
(«Вместе с чиновниками Лю и Чжэнем пируем у Каменных Врат»)
В осенних празднествах и пирах, к радости Ду Фу, участвовал и Ли Бо, оказавшийся там же, у Каменных Врат. Повторилось все то, что было прошлой осенью, - прогулки, беседы, чтение стихов, вот только Гао Ши находился в это время далеко от них, и друзья старались представить его усадьбу на берегу реки Ци, рощицу тутовых деревьев, бросающую тень на крышу дома, гусей и уток, гуляющих по двору. Конечно, им не хватало храброго Гао Ши, но, может быть, поэтому они еще больше сблизились и полюбили друг друга. Правда, Ду Фу продолжал относиться к старшему другу с нескрываемым благоговением и не мог полностью пренебречь условностями, как того хотелось Ли. Хотя в посвященных ему стихах Ду Фу отваживался написать о том, что они укрываются одним одеялом и гуляют, взявшись за руки, это было лишь данью литературной традиции: в стихах о дружбе полагалось использовать подобные образы. В жизни Ду Фу не чувствовал себя таким смелым и не забывал, что перед ним - великий Ли Бо. Ду Фу еще не настолько приблизился к даосской «естественности», чтобы в присутствии друга сидеть с непокрытой головой или развязанным поясом. Конфуцианское воспитание Ду давало себя знать и тогда, когда он почтительно приподнимался с места, стоило Ли Бо обратиться к нему, или сам обращался к старшему другу с поклоном. Но, несмотря на сдержанность в обращении, оба они называли друг друга братьями - если и не по крови, то по духу, и это диктовалось не только соблюдением традиций, но и искренним чувством взаимной любви:
Я восхищаюсь
строками Ли Бо,
Как будто сам Инь Кэн
передо мной.
Я тоже путник
здесь, в горах Дунмэн, -
Люблю его, как брата,
всей душой.
Одну и ту же
делим с ним постель.
И на прогулках
руки сплетены,
Когда мы ищем
тихое жилье
Отшельника
у городской стены.
Сюда заходим
с радостью в душе;
С почтеньем служка
у дверей стоит.
Стучат вальками
прачки на заре,
Сгущается туман
у древних плит.
Читаем Цюй Юаня
нараспев, -
Кто знает вкус
похлебки овощной!
К чему чины и званья
вспоминать,
Когда душе открыт
простор морской!..
(«Вместе с Ли Бо навещаем отшельница Фаня»)
Молоденький служка отшельника Фаня, встречавший гостей у ворот, смотрел во все глаза на высокого господина с громоподобным голосом и его худощавого друга, одетого в простое платье и подпоясанного обычным матерчатым поясом. Высокий господин казался похожим на вожака лесных разбойников, наводящих ужас на проезжих купцов, или на странствующего мага с гадательными принадлежностями в котомке, а его друг напоминал бедного ученого, ютящегося под дырявой крышей: именно такие люди чаще всего навещали хозяина дома. И странное дело, отшельник Фань находил с ними общий язык гораздо легче, чем с добропорядочными городскими обывателями, важными чиновниками и генералами. Он принимал их со всем радушием, подолгу беседовал с ними, угощал чаем, заваренным на воде чистейших горных источников, и показывал свои книги. Вот и сейчас, напоив и накормив гостей, хозяин достал томик Цюй Юаня, и они стали читать вслух «Гимн мандариновому дереву». «Я любуюсь тобой, мандариновым деревом гордым...» - декламировал отшельник Фань, а гости отбивали такт ручками вееров, покачивали головами и вздыхали, словно бы сравнивая самих себя со стойким мандарином, которому не страшны осенние ветры и зимняя стужа. Стихи, написанные десять веков назад, казались рожденными сейчас, в эти минуты, и великий Цюй Юань словно был рядом: обернись, и увидишь его сидящим на Циновке, с локтем, упирающимся в фарфоровый подлокотник, с кистью, готовой опуститься на золотистый шелк.