Александр Любищев - Дневник А. А. Любищева за 1918-1922 гг.
Интересно указание на «познавательный инстинкт» (стр. 55) — лишнее доказательство наличия идей, о чем, как это ни странно, писал Дарвин Уоллесу. Истинная наука внецелесообразна и, однако, приносит целесообразность, — не в этом ли лежит разгадка целесообразности организмов?
Пермь, 14 октября 1922 г.
Сегодня на активном собрании университета проф. Д. В. Алексеев читал речь «Атомы и элементы», очень красиво построенную, но интересующую меня не столько своим фактическим содержанием, которое не дало в общем ничего нового, но некоторыми, мимоходом сказанными выражениями, наводящими на большие размышления. В значительной степени эти размышления наводят на те же соображения об инвариантности в природе. Последние данные об элементах, как будто подтверждают представления Демокрита о единых, качественно совершенно сходных элементах и в этом смысле опровергают воззрения Аристотеля. С другой стороны, Аристотель в настоящее время торжествует в биологии. Получается странная картина: оба противника, если бы они восстали из гроба, имели бы все основания быть довольными. Это повторяется и в других случаях: на докладе на Менделеевском съезде Курнаков указывал, что в споре Н. Бертолле и Пру в настоящее время время торжествует Бертолле, так как наряду с соединениями постоянного состава имеются соединения состава переменного, но тот же Пру имеет все основания торжествовать, так как его идея о единстве материи тоже в настоящее время получает разительнейшие подтверждения.
В сущности это же касается и инвариантного вопроса. Утверждение Демокрита и Лукреция, говорившего: «Из ничего даже волей богов ничего не творится» — в сущности касается только материальной стороны дела. Но если дать на ту точку зрения, что реально не только то, что материально, то как раз материалисты в вопросе инвариантности оказываются отсталыми; они утверждают, что в момент самозарождения возникает жизнь, т. е. творится нечто новое, между тем как анимисты говорят: «реальные нематериальные сущности неуничтожимы», т. е. они приводят другой сорт инвариантности, не менее важный (а, пожалуй, даже гораздо более важный), чем инвариантность материальная. И здесь и там слово «ничего» имеет совершенно различный смысл. Как правильно утверждает Вальден, материя в результате рассеивания обесценивается, точно также обесценивается в результате рассеивания и энергии. Значит, пропадает бесследно нечто — именно ценность, продуктивность материи или энергии. А так как ценность, продуктивность является в известном, прагматическом смысле главным критерием существования, то можно сказать, что в известном смысле и материя и энергия могут действительно уничтожаться.
Все великие успехи изучения материи вовсе так и остаются лишь в плоскости — кирпичей мироздания. Архитектуры мироздания они не касаются. Утверждение Демокрита, что весь мир состоит из атомов может в такой же мере быть верным, как утверждение, что в данном городе все здания без различия стилей состоит из кирпичей; о природе и сущности архитектуры они ничего не говорят и если в суждении о природе кирпичей средние века, может быть, действительно являлись темным пятном на истории человечества, то не были ли они гораздо более проникновенными в области понимания архитектуры, в частности, жизни. Несомненно, что факт господства Аристотеля в течение многих веков есть не более курьезный факт, чем господство дарвинизма в наше время, понимая под дарвинизмом в широком смысле именно метафизической материализм. И все те доказательства, которые обычно приводят в пользу господства авторитета в средние века, по существу ровно ничего не доказывают: обилие преследования свободомыслящих в те времена именно и показывает, что свободомыслие было более распространено, чем обычно думают; ведь изменили же арабы схему аристотелевских элементов (воздух, вода, огонь и земля) в свою собственную (ртуть, сера и соль). Если в средние века диспутанты клялись ни в чем не отступать от Аристотеля, то не так давно в медицинской присяге врачи присягали врачи присягали не отступать от того, чему их научили. В области биологии оковы, наложенные материализмом, не менее суровы, чем оковы средневековья и из-за них человеческая мысль до сих пор не вышла еще из пеленок.
Удивительной также явилась критика Алексеевым представлений Менделеева о совершенно неизменяемых и независимых элементах. По Д. В. различная субстанциональность элементов препятствовала бы их взаимодействию; опять та же догматичность: на основании чего мы утверждаем, что различные субстанции не могут взаимодействовать. Этот догмат, по-видимому, лежит и в основе психофизического параллелизма и других благоглупостей.
Менделеевский съездВспоминая теперь впечатления от менделеевского съезда (кое-что записал на отрывках, но более по памяти), я с удовольствием констатирую, что главная польза от посещения съездов, в особенности чуждой специальности (я уже был на ботаническом, химическом и геологическом) заключается в том духе смелости, который они придают, не тем, что они подкрепляют собственные идеи, а тем, что показывают, как мало в сущности делают лица, достигшие более или менее известных степеней, кроме того, как слабо распространено сколько-нибудь сложное теоретизирование среди представителей экспериментальных наук. Неудивительно, что такие работы, как например, Федорова, остаются непонятными, не делается сколько-нибудь серьезных попыток их понять. Чугуев считается специалистом по периодической системе и однако он не дает даже крошки чего-нибудь оригинального; его собственные работы лишь подтверждение теории Вернера. Доклады его и многих других на менделеевском съезде лишь перепевы всем известных вещей и я, пожалуй, мог бы сказать много интересного и по поводу системы вообще, и в роли периодической системы, в частности. Всего на съезде я слышал 21 доклад и, кроме того, доклад Термена о радиомузыке с демонстрацией (авторы докладов Алексеев, Арбузов из Казани, Боровик, Л. Г. Гурвич, два доклада — Дукельский, Думанский, Кравков, Курнаков, два доклада Лазарев, два — Лукьевская, Павлов, Рождественный, Селяков, Семенов, Тищенко, Чугаев — два и Щикочихин — всего 17 человек).
Наиболее интересным для меня докладом явился двойной доклад Курнакова «О законе кратных отношений» и «Столетие со дня смерти Бертелле» как по самой постановке вопроса, так и потому, что он затрагивает вопросы, чрезвычайно меня интересующие, а именно: проблемы индивидуальности и целесообразности, а также связи естествознания и математики; он прямо закончил утверждением о том, что химия постепенно сделается геометрией и указанием аналогии между теорией групп и учением о равновесных системах. Укажу эти аналогии, хотя подробно о них Курнаков не распространялся и я не уверен правильно ли я все записал.
