Вячеслав Лебедев - Мичурин
Но лето второго года войны не отмечено в его садовом журнале ни одной записью.
Много тяжелых потрясений принесло ему это мрачное лето. Свирепая холера, обрушившаяся на полунищую, вдобавок, занятую, связанную войной Россию, косила человеческие жизни и в Козлове и в его окрестностях.
Жена Ивана Владимировича, Александра Васильевна, веселая и жизнерадостная, исключительно самоотверженная женщина, оказывала посильную помощь заболевшим холерой жителям Донской слободы.
Вдруг заболела и она сама, верная, долголетняя помощница великого естествоиспытателя-новатора.
Не отходя ни на минуту от ее постели, забросив все свои садовые дела, Иван Владимирович старался спасти испытанного друга, друга всей жизни. Но страшная болезнь оказалась сильнее всех его усилий; не помогли и врачи, слабо вооруженные в ту пору против жестокой азиатской гостьи — холеры.
На руках у Мичурина скончалась спутница и свидетельница его сорокалетнего научного подвига. Похоронив ее, Иван Владимирович долго не мог оправиться от этого сильного потрясения. Он почти и в сад перестал ходить, а уж о записях нечего и говорить.
Медленно приходило успокоение, и лишь во второй половине зимы, последовавшей за тем проклятым летом, он набросал «На память к весне 1916 года»[44]:
«1. Выписать тысячу дичков груш Коноплева; объявл. в 39 номере «Прогрессивного садоводства» за 1915 год.
2. Выписать крыжовник, привитой на акации от Медынского; объявл. в «Прогрессивном садоводстве» № 19 за 1915 год.
Привить черенком гибридного Бельфлера на привитой экземпляр красномясой яблони для воздействия промежуточной прививки в смысле… (зачеркнуто — «укрупнения») и внутренней окраски мякоти.
Привить черенки груши Бере Алферова на большие маточные деревья груши Бере зимняя Мичурина и ее сестру, рядом сидящую, для воздействия на улучшение этих молодых сортов в смысле улучшения вкуса и лежки.
Пересадить священный абрикос (из Квацотензы) на хорошую гряду около актинидии.
Привить штуки три священного абрикоса слабой выносливости из сидящих на бугре черенками Северного абрикоса.
Пересадить на хорошую гряду к актинидии все саратовские грецкие орехи.
Привить черенка два лучше со всех трех пепинов Пепина Мичуринского на Бельфлер-китайку и на сеянцы Апорта Стрельникова для увеличения крупноты Пепина и долгой лежки Бельфлера.
Привить черенок лучшего из сеянцев Решетниковского ренета, на которых по листьям 1915 года осени заметно большое сходство с Бельфлером. Вот такой черенок надо привить на большое дерево Бельфлер-китайки.
Привить тоже на большое дерево Бельфлер-китайки два-три лучших черенка с отборных по развитию сеянцев Кандиль-китайки».
Деловая, немногословная эта программа свидетельствует не только о том, что горе Мичурина уже как-то подавлено, преодолено, — в этих десяти приведенных пунктах столько научной глубины, сколько, быть может, не сыскать и в иной толстой книге.
Почти вся эта программа во всем, что касается прививок, посвящена дальнейшему развитию идеи «ментора». Мичурин убежден в двустороннем взаимовлиянии прививаемого черенка и дерева, к которому черенок прививается. Он прямо говорит, что черенки Пепина воздействуют на Бельфлер продолжительностью легкости, сами же взамен воспримут качество Бельфлера — крупность плодов…
На первый взгляд сухая, сугубо деловая запись вырастает в программу работы с «ментором» и дает точное определение сущности метода «ментора».
Самое же главное заключается в том, что предположения Мичурина в дальнейшем сбылись с математической точностью. Это ли не образец безошибочного научного предвидения!
Записи 1916 года почти целиком посвящены герою тех тяжелых, но и славных вместе с тем лет мичуринской деятельности — гибриду Бельфлера и Китайки.
С глубокой тщательностью изучает Иван Владимирович этот замечательный сорт. Тридцать два раза отмечено название Бельфлер-китайки в дневнике Мичурина за 1916 год.
Мичурин понимает, что в лице этого гибрида он создал себе настоящий памятник: отечественное плодоводство обогатил исключительным по ценности сортом яблони, а селекцию вооружил надежным методом.
В этом же дневнике, кроме того, есть и еще одна примечательная запись:
«21 мая… зацвел Пепин шафранный»[45].
Кто посетит Мичуринск и подойдет к гробнице великого ученого, тот увидит возле нее небольшое кудрявое деревцо с серебряной биркой — «Пепин шафранный». Это был тоже один из любимых сортов Мичурина.
Но вот над Мичуриным разразилась вторая беда: ушел задолго до призыва, никого не спросясь, на войну и был убит один из внуков — сын Марии Ивановны, паренек лет семнадцати.
Мичурин стал еще более замкнутым, нелюдимым, еще меньше оказывал уважения местным, Козловским властям и заправилам.
Они же, раздражаемые его независимым образом мыслей и жизни, не упускали случая досадить ему чем-нибудь.
Особенное возмущение властей всех рангов вызвала автобиография Мичурина, напечатанная еще в конце 1912 года в журнале «Садоводство» в Ростове на Дону. Эта автобиография, написанная Иваном Владимировичем по просьбе редактора-издателя. Г. X. Бахчисарайцева, содержала ряд резких и горьких упреков, выпадов против царизма и наделала в Козлове много шума.
Для местных властей эта автобиография была бесспорным доказательством крамольности Мичурина, его революционности. Думавшие так были, впрочем, не столь уж далеки от истины. Революционер в науке не мог быть раболепствующим верноподданным царя. Чувство враждебности к царизму давно уже зародилось у Мичурина. Оно все более усиливалось год от года. Влияло тут и личное недовольство равнодушием властей, и впечатления от тех бедствий, в какие вот уже дважды за одно десятилетие ввергал царизм народы России.
Наконец и в собственном саду Мичурина, можно сказать, под одной с ним кровлей жил человек, причастный к революционной борьбе. Вновь, после некоторого перерыва пришел Перелогин-Десенчук. Хотя это и был простой, скромный человек физического труда, но постоянное общение с ним сказывалось на политических взглядах Мичурина. Беседовали о войне, о царском, прогнившем режиме, о революционном переустройстве народной жизни.
Все более ощущалась близость крушения царского строя. Недовольство в народе, в армии росло. Снова шли вести о поражениях на фронте, увеличивалась продовольственная разруха, развал на транспорте, оставались незасеянными сотни тысяч и миллионы гектаров крестьянских полей… Все напоминало, только в гораздо большем масштабе, картину 1905 года. Дыхание новой, несравненно более мощной революции становилось все ощутимей.
