Павел Фокин - Твардовский без глянца
Федор Александрович Абрамов:
«Вскоре после прихода в „Новый мир“ одна молодая особа, сотрудница редакции, написала ему письмо с объяснением в своей любви и оставила это письмо на его письменном столе.
Твардовский прочитал его, а затем собрал редакцию и сказал:
– Я получил сегодня одно пылкое письмо, в котором одна из сотрудниц журнала объясняется в своих чувствах. Прошу больше не делать этого. Здесь нет женщин и мужчин, здесь есть сотрудники и сотрудницы.
Может быть, я неточно передаю, но за суть ручаюсь». [12; 221–222]
Наталия Павловна Бианки:
«Во время работы с Симоновым мы обычно в редакции праздники не отмечали. Созывали сотрудников только в тех случаях, когда надо было зачитать приказ о премировании. А при Твардовском собирались перед каждой праздничной датой. За несколько дней до нее он меня вызывал, и начинался политес:
– Не сочтите за обиду и пошлите завхоза в ЦДЛ за ужином.
При этом выдавалась по тем временам непомерно большая сумма. Мои объяснения, что мы уже скинулись, не принимались в расчет. Разговор обычно заканчивался тирадой: „Знаю, что будете недовольны, и, однако, напоминаю: не забудьте пригласить курьера, вахтеров, шоферов и уборщиц“». [1; 26–27]
Владимир Яковлевич Лакшин:
«Отрадно было наблюдать Твардовского за праздничным столом в редакции, когда собирались все сотрудники. Он любил произнести речь, обращенную к корректорам, призывая их блюсти „культуру печатной страницы“ как залог общей культуры журнала. Всех за столом он, бывало, заметит, всем скажет доброе, участливое слово. И никакой при этом сладости, меду и сахару – все просто, как давно обдуманное и как бы по делу. В застолье не просто по-грузински прибавит чести человеку, а как бы на его высь, на его скрытые возможности укажет – и вместе с тем не „пересолодит“». [4; 142]
Владимир Яковлевич Лакшин. Из дневника:
«24 июня (1960) в ресторане „Прага“ Александр Трифонович созвал на свой юбилей (ему 50 лет) сотрудников „Нового мира“. Были приглашены все, вплоть до машинисток и курьеров. В качестве „личных гостей“ юбиляра присутствовали на этом торжестве И. А. Сац, Андрей Турков, Ираклий Андроников и я. Было весело, пьяно, хорошо. Александр Трифонович взял слово вторым (кажется, после Дементьева, сказавшего вступительную речь) и просил, чтобы чествование не получило юбилейного („я даже не хочу произносить этого слова“) оттенка. „Не возбраняются личные темы, воспоминания, критика и самокритика. А чтобы покончить с первой частью, давайте еще раз выпьем за меня и больше к этому возвращаться не будем“. Все рассмеялись и стали чокаться с Александром Трифоновичем. Далее старейший член редколлегии „Нового мира“, исторический романист Сергей Николаевич Голубов, бородатый, крепкий старик, говорил тост „как историк“. Он сказал, что надеется, что через 100 лет будут вспоминать и изучать журнал „Новый мир“ и деятельность Твардовского как редактора.
Андроников взял слово для забавного рассказа о встречах с Твардовским во время войны. Вспоминал, как Твардовский сказал ему, прочтя какой-то его рассказ: „Как ты меня огорчил! Я думал, что ты напишешь по крайней мере «Дон-Кихота», а теперь я вижу, что Сервантес из тебя не получился“.
Потом за столом пели, с Александром Трифоновичем во главе хора, „Летят утки“, „Калинушка“, „Метелки вязали“». [5; 42–43]
Алексей Иванович Кондратович:
«С одними и теми же шоферами он ездит многие годы. Шоферы из автобазы „Известий“ и хоть работают по вызову, но постоянные, одни и те же, покидать Твардовского никто не хочет. Мы и то знаем их по имени и отчеству, а он так знает и биографии их и привычки. О чем только они не говорят, сидя в машине, говорят нестесненно, по-дружески, делясь своими соображениями. Приезжая, он нередко говорит нам: „Шофера все знают. Занятную вещь рассказал мне Иван Васильевич…“ или: „Это же рабочий класс! Интересно послушать, что они думают…“ К тому, что они говорят и думают, он относится с самым серьезным вниманием». [3; 16–17]
Федор Александрович Абрамов:
«Отношения Твардовского и Дементьева. Дружба. Чуть ли не единственный человек, который называл Сашей. Советовался. Бумаги все ответственные редактировал Дементьев.
В общем, любил Твардовский Дементьева. Ну, а Дементьев боготворил.
Твардовский не уклонялся от дел журнала. Читал все главное. Читали и другие. Но коренником журнальной повозки, тягловой лошадкой „Нового мира“ был Дементьев. Все делал он. И у него в кабинете – всегда завалы – горы рукописей, версток, гранок (он еще в Институте мировой литературы работал).
Надо работать день и ночь. Но он никогда не тяготился Твардовским (ночью справлял дела). Редкая, бескорыстная любовь. Хорошо это. Но и плохо. Ничего не записал». [12; 223]
Сергей Павлович Залыгин:
«Еще должен сказать, что никогда я не испытывал в „Новом мире“ всего того, что называется „волынкой“, „резиной“, чем-то еще в том же роде.
Рукописи, которые я представлял, обсуждались в редколлегии самое большее дней через десять. И чтобы намеченная встреча не состоялась, такого не помню. Если и не было „главного“, так он звонил по телефону либо сообщал свое мнение и свои замечания через заместителя, а позже всегда находил случай и еще развить их уже в личной беседе.
Был даже такой случай. Я прямо с вокзала привез в редакцию рукопись романа „Соленая Падь“ в четырех экземплярах. Объем ее был двадцать пять листов. Четыре дня спустя редколлегия почти в полном рабочем составе обсуждала роман – все его за это время прочли.
А это уже другое дело, что после того, как рукопись была принята, одобрена и сдана в секретариат, время до выхода ее в свет тянулось и тянулось». [2; 284]
Наталия Павловна Бианки:
«Твардовский мог бы и не стать тем Твардовским, перед которым теперь многие снимают шапку. Когда он пришел в журнал, он был просто хорошим поэтом. Правда, с отчетливым пониманием, что хорошо и что – плохо. С большим вкусом. Шло время, и журнал стал вызывать все больший интерес и привлекать все большее количество имен. Шел сложный взаимопроникающий процесс. Ход событий в какой-то мере и вынес тогда Твардовского на гребень.
Можно и должно сказать, что в „Новом мире“ собрались единомышленники. Не сразу, конечно. Но постепенно каждый на своем участке стал настолько нужен, что он в какой-то мере влиял на редколлегию и даже на Александра Трифоновича». [1; 55]
