Бьёрн Хеммер - Ибсен. Путь художника
Ребенок — невинное существо, на котором еще не отпечаталось тлетворное влияние мира. Но Бранд любит и Агнес — взрослую, волевую и столь же невинную. (Ее имя как раз и означает «чистая», «невинная». В римско-католической традиции святая Агнесса прославлена за то, что неколебимо до самого смертного часа противостояла давлению греховного мира.) Именно любовь к своим близким и заставляет Бранда так сильно страдать, ибо Агнес и ребенок олицетворяют связь между ним и обычной человеческой жизнью. Они — самое дорогое, что есть у Бранда, без чего он не может жить.
Лишь когда перед ним возникает реальная опасность их потерять, он понимает, что его собственное учение оборачивается против него. Он переживает подлинную трагедию, ибо требование «всё или ничего» начинает затрагивать его собственную жизнь. Ранее он был непреклонен и уверен в собственной правоте. Бранд не сомневался, что лично он всегда готов пожертвовать всем. Но когда речь заходит о близких, он начинает колебаться, охваченный сомнениями и замешательством. В таком положении его никак нельзя назвать человеком ненависти.
Ребенок смертельно болен, его нужно увезти подальше из нездорового климата. Это означает, что уехать придется и Бранду: он должен покинуть свою паству и отказаться от всего того, что он считает своим призванием. Вначале он так и собирается поступить. Врач, который еще не подозревает, насколько Бранд непреклонен, говорит, что впервые замечает в нем человечность, благодаря чему Бранд вырос в его глазах:
Неумолим к толпе людской,
Зато уступчив сам с собой!
Для них не много и не мало,
А только всё иль ничего.
Но тотчас мужество упало,
Лишь жеребьевка на его
Родного агнца указала!
Но врач вовсе не упрекает Бранда, что тот не следует собственному учению. Напротив, он говорит:
Вы стали попросту отцом.
Я не корю вас в этот раз:
Вот так — с поломанным крылом —
Величья больше стало в вас,
Чем в эдаком борце-титане!
Прощайте! Зеркало припас
Я вам, — себя увидев в нем,
Вздохните: «Боже! Вот каков
Герой, штурмующий богов».
Бранд намеревается бороться как с духом времени, так и с духом самопожертвования, присущим обычным людям. Он говорит:
Так пусто, пошло в их сердцах,
Их взгляд на жизнь так низок стал…
и далее утверждает:
Везде ты встретишь лишь одно:
Мечты раба — земли мечты.
Слабость человека, которая не дает ему подняться на ноги, может быть достойна снисхождения. Но нельзя оправдать трусливое смирение, вялость, леность и нежелание подниматься. Поэтому Бранд и говорит:
Вижу я сквозь смерть и горе
Утра огненные зори!
Здесь Агнес признает его правоту и бросается ему на шею, обещая верно следовать за ним. Она не противница Бранда. И не станет противницей даже тогда, когда его непреклонность заставит ее страдать. Ибо она разделяет мнение Бранда, что в решающих жизненных ситуациях нужно следовать иной логике. Да, она уже доказала это во время шторма, отправившись в лодке вместе с Брандом (во втором акте).
В глубине души она сознает, за что борется Бранд, ей понятно также, что правда на его стороне. Она говорит, что ей делать выбор не нужно, — ее выбор уже сделан. Выбирать придется Бранду, и его выбор тоже предрешен. В той напряженной сцене, когда Агнес может умереть, а Бранд стоит перед самым тяжелым и мучительным выбором из всех, которые ему выпадали, он повторяет ее слова: «Нет мне выбора иного, нет! Навеки выбрал путь». Даже в такой ситуации Агнес благодарит Бранда:
О, спасибо и за это!
Верно, вел меня ты к свету!
Многие исследователи творчества Ибсена упускают из виду эти слова, ибо поведение Бранда в данной сцене кажется вопиюще бесчеловечным. Стоит отметить, что Ибсен здесь рискованно балансирует между философско-поэтическим символизмом — и захватывающе реалистическим изображением конкретной жизненной ситуации.
Здесь изображается настоящее глубокое горе, поэтому читатель легко может попасть в некую психологическую ловушку и осудить Бранда за недостаток той безусловной любви, которую врач называет латинским словом «caritas», то есть «милосердие».
Конечно, исходя из общечеловеческой логики, поведение Бранда в данной сцене нельзя оправдать ничем. Но «силлогизм» Ибсена имеет в виду другую перспективу. Агнес не может поверить, что умерший ребенок обрел блаженство на небесах; она привязана к своему земному, «рабскому» образу мыслей. С помощью Бранда она избавляется от сомнений, и в той же самой сцене мы видим радостную и благодарную Агнес. Даже когда она понимает, что жизненные силы ее иссякли и что близится смертный час, она все так же благодарит Бранда за непреклонность и нежно обнимает его со словами: «О, спасибо и за это! Верно, вел меня ты к свету!»
Итак, разве Агнес противница Бранда, олицетворяющая собой все то, что его пугает? Нет! А как быть с трактовкой ее образа Пером Томасом Андерсеном? Он рассматривает Агнес и как некий защитный буфер, за которым Бранд укрывается от встречающихся на его пути проблем, и как высший суд, выносящий ему приговор. Андерсен не понимает, что это нечистый дух[37], «дух компромисса», принял образ Агнес и приговаривает Бранда к смерти со словами: «Так умри — не нужный миру!» Образ Агнес в соответствующей трактовке нередко появляется и на сцене. Но та ли это Агнес, которую Ибсен изобразил в своей пьесе? Опять-таки нет.
Агнес первой выпадает задача показать всю тяжесть конфликта, в который вовлекается человек, решивший следовать учению Бранда. Агнес — голос реальной жизни, предсказывающий, к чему приведет попытка осуществить идеальные требования. Именно за это она в конце концов и умирает. Но жизнь, взятая сама по себе, не есть наивысшая ценность ни для Ибсена, ни для самой Агнес.
Лишь когда она оказывается при смерти, Бранд вынужден признать, что его учение обернулось против него самого. Он снова находится перед выбором, который стоял перед ним, когда под угрозой была жизнь Альфа: либо нужно отказаться от своего учения, то есть пойти на компромисс, — либо оставаться таким же непреклонным. Пойти на компромисс означает смириться с человеческой слабостью и приспособиться к устоявшейся мирской «мудрости». Но тогда ему также придется признать и свое поражение:
Что ж, души больной виденья
Мне предстали на мгновенье,
Или образ незабытый,
Изначально в сердце скрытый,
Или плотью облечен.
Таков вопрос, терзающий Бранда в самом конце пьесы, когда путь его почти завершен: может быть, он совершил ошибку, посвятив всю жизнь борьбе за обреченное дело? Может быть, в этой борьбе вообще нельзя победить?
