Андрей Шляхов - Главные пары нашей эпохи. Любовь на грани фола
В Театре миниатюр Александру достался номер под названием «Танго». Он пел на сцене песню, пародирующую исполнявшееся двумя танцорами танго. Один из театральных критиков газеты «Русское слово» назвал Вертинского «остроумным и жеманным». «Этого было достаточно, чтобы я „задрал нос“ и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально, — вспоминал Вертинский. — Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Александровне пришлось дать мне наконец „жалованье“ двадцать пять рублей в месяц, что при „борще и котлетах“ уже являлось базисом, на котором можно было разворачиваться».
Однажды Александр познакомился с поэтом-футуристом Владимиром Маяковским и даже несколько раз выступал в кафе футуристов вместе с ним, но футуризм не оказал на творчество Вертинского сколько-нибудь заметного влияния. Сам мир футуристов, их мировоззрение и их творческие изыскания не пришлись Вертинскому по душе. Гораздо больше ему понравились поэтические концерты Игоря Северянина.
В 1912 году Вертинский дебютировал в кино, сыграв ангела в фильме Ильи Львовича Толстого «Чем люди живы?». Фильм снимался по рассказу отца режиссера. Дебют был своеобразным. «Эту роль никто не хотел играть, — вспоминал Вертинский, — потому что ангел должен был по ходу картины упасть в настоящий снег, к тому же совершенно голым. А зима была суровая. Стоял декабрь. За обедом у Ханжонкова (Александр Ханжонков — продюсер, режиссер, сценарист, один из пионеров русского кинематографа. — А. Ш.). Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину (Иван Мозжухин — известный актер русского немого кино. — А. Ш.), но тот со смехом отказался: „Во-первых, во мне нет ничего „ангельского“, а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких“, — ответил он. Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя».
Роль, пусть и эпизодическая, на некоторое время сделала Вертинского героем московской богемы. Александр сделал все возможное, чтобы закрепить свой успех и постоянно быть на виду. Так, например, он мог явиться в ресторан одетым в желтую кофту с деревянной ложкой в петлице или же отправиться на прогулку по Тверскому бульвару в клоунской куртке с помпонами вместо пуговиц, набеленным лицом и моноклем в глазу. Его начали узнавать. Жизнь постепенно становилась тем, чем она в его представлении должна была быть — сплошным праздником.
Кинематограф подарил Вертинскому и первую большую любовь — любовь к звезде русского немого кино актрисе Вере Холодной. Александра не смутило, что ко времени их знакомства Вера уже быта замужем. Он настойчиво, можно даже сказать — самоотверженно добивался расположения любимой, посвящая ей многие из своих первых песен, таких как «Маленький креольчик»:
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
Такой беспомощный, как дикий одуванчик,
Такой изысканный, изящный и простой,
Как пуст без Вас мой старый балаганчик,
Как бледен Ваш Пьеро, как плачет он порой!
Или «За кулисами»:
Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,
А за Вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.
Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький.
Вот кто за нос умеет водить».
И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?…»
А потом — города, степь, дороги, проталинки…
Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
И осталась лишь фраза: «Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?…»
Вера так и не ответила Вертинскому взаимностью, полностью оправдав свой сценический псевдоним. В отчаянии Александр написал песню «Ваши пальцы пахнут ладаном», в которой, навсегда прощаясь с любимой, заочно отпел ее:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Дело было в 1916 году, а три года спустя, в феврале 1919 года, Вера Холодная умерла в Одессе. Смерть ее была окружена тайной. Поговаривали, что актрису убрала французская разведка, с которой она якобы была связана. Также ходили слухи о причастности к смерти Веры известного красного командира Григория Котовского.
Московская богема в то время не мыслила себя без кокаина, к которому пристрастился и Вертинский. Он вообще был падок на все модное.
«Все увлекались им, — писал о кокаине Вертинский. — Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и „заряжались“ перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили его в пудреницах и нюхали также; поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин у них не было денег… Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро.
Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание… Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию. Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал… Вы бросались к бумаге, пробовали записать эти мысли… Утром же, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающие понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво-красными губами, кусая их до боли… Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых, кокаин почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния. Полного омертвления всех чувств. Равнодушия ко всему окружающему… А тут еще и галлюцинации… Я жил в мире призраков! Помню, однажды я вышел на Тверскую и увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая, направился к остановке трамвая… Тогда я понял, что просто сошел с ума. И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца?..»
