Артем Драбкин - «Сапер ошибается один раз». Войска переднего края
Так что, когда все неизвлекаемые, это нонсенс. Потому что очень трудно при установке и смысла нет.
— Советская ЯМ-5 и немецкая Хольцмина 42[20] были однотипные. Какая лучше?
— Я таких у немцев не встречал. Может быть, они скопировали нашу? ЯМ-5 разминировать очень тяжело — когда щупом задеваешь, в крышку стукнешь, она может чеку из взрывателя вытащить и взорваться. Все ЯМ такие.
Один раз в Корсунь-Шевченковской операции я попал в такой переплет. Рано утром возвращаемся с задания. Январь месяц, там уже подтаивает в это время. Вышли за линию нашей обороны. Около кирпичного здания целая батарея наших гаубиц стоит, тягачи, ящики зарядные. Один солдат говорит: «Смотри, командир!» Одна гаубица гусеницей наехала на эту мину ЯМ-5 и стоит на ней. И она с краешка торчит, потому что земля застыла, и ее не продавило гусеницей. Я мог пройти мимо и сказать: «Да черт с вами!» — но не стал.
Разбудил командира батареи:
— Вот что, братец ты мой…
— Ой, что делать?
— Сам не знаю, что делать. Давай, растаскивай свои гаубицы, зарядные ящики по сторонам.
Мы там часа два возились и сняли эти мины. Когда они растащили технику, то мы остальные нашли и уничтожили их подрывом толовой шашки, которую клали поверх мины. А ту, что под гусеницей, надо было обезвредить. Мы обезвредили кое-как, не мину, а взрыватель вытащили. И копали, и ногтями ковыряли.
Вот такие случаи бывали, за них никто ведь спасибо не скажет. Почему и называли нас — чернорабочие Победы. Когда рассказывают про освобождение или взятие городов, того же Будапешта, про саперов ничего не упомянут, а саперы там много сделали.
— Вы помните немецкую удлиненную противотанковую ригель-мину?[21]
— Я ее не встречал, встречал итальянские керамические. Преимущество такой мины в том, что она перекрывает большую площадь, а круглая может попасть между гусениц, и все. Хотя, может, и встречалась, черт ее знает, столько их было! У меня один солдат 2500 мин разминировал, его представили к ордену Красного Знамени. В боевой обстановке это у нас отдельный подсчет такой был. Но это редко кому удавалось, что ты!
Когда мину разминируешь и не знаешь, какая она, то такое напряжение. Какая она? Когда разработаешься, тип или система установлена, то тогда все просто — людей расставил друг от друга за 50 метров, проинструктировал, сам стоишь, смотришь, как работают. А еще с собаками разминировали, была у нас рота девушек-собаководов. Ой, девчонки!
Когда я выписался из госпиталя, нога хромая, рука косая, где-то в Венгрии, что ли. Пришел я на фронт, а к военной службе ограниченно годен. Куда тебя? Вот и дали мне роту девушек, около полсотни человек. Одна другой красивее, мать честная! Смотришь, одна взорвалась, вторая, ой! Я пришел: «Не позорьте меня, не могу я их посылать на смерть! Что хотите делайте, не могу!» Они еще моложе меня были. Но они больше работали в тылу, в населенных пунктах, дома обезвреживали. На передовой-то их не было, куда там с собаками.
— Я читал, что к лету 44-го количество подрывов в наших войсках увеличилось? Насколько?
— Конечно, увеличилось, потому что мы постоянно наступали. Да еще дуроломы командиры встречались: «Мои солдаты-гвардейцы быстро побегут, мина не успеет взорваться». Майор или подполковник, уже не помню, мне говорит такое! Я ему говорю: «Что, твои солдаты побегут 10 километров в секунду?» Но… У него тоже приказ есть. С немецкой минной техникой мне много пришлось в Будапеште встречаться, много нервов попортил себе. Но философствовать некогда было, обезвредил и доволен и пошел дальше, а подорвался — на тот свет, и тоже хорошо.
— Александр Матвеевич, вы бы согласились с утверждением, что в целом в той войне советские мины были лучше, чем немецкие?
— Лучше не лучше, но мы их применяли в целом удачно. Они были в инженерном отношении более практичные. Я бы не сказал, что лучше. У немцев конструкция в металле, а у нас как-то все по-нищенски, но…
— Но у немцев в конце войны тоже появились мины из бумаги, стекла, бетона, картона?
— Так у них еще довоенные запасы были и кончились, а у нас все склады артиллерийского, стрелкового вооружения, мины были на самой границе, в полосе боев. Немцы прошли и сразу все захватили, что там осталось. Между нами говоря, если бы я знал, что немцы в начале войны уничтожили тысячи наших самолетов, а в июле месяце бомбили Кремль, не знаю, как бы… Это хорошо, что не знал. Один знает, что чего-то нельзя сделать, и не делает. А другой приходит и не знает, что нельзя, и у него получается! Конечно, у них индустрия мощная, на них вся Европа работала. А у нас девчонки и мальчишки мины делали во время войны.
— Какое время года лично для вас было самым тяжелым?
— Всегда было тяжело, а вот удобнее всего работать было осенью. Для сапера осень это что? Дождик моросит, вся охрана под накидками, а мы в это время работаем. Летом шум, гам, все видно. Весной тяжелее, таяние снегов. На Гроне в окопах по колено воды было. Переправы надо делать из-за разлива рек, дороги укреплять. На Украине весной, осенью сапоги другой раз нельзя было вытащить из грязи, когда идешь не по дороге, а по чернозему. Весной очень тяжело.
Летом что хорошо? Тепло, но плохо, что все не спят. После войны, бывало, когда с женой в огороде картошку копали, начинает моросить, я говорю: «О, для сапера самая хорошая погода. Представь, что сейчас сосед пойдет к нам картошку воровать».
— Как вы можете описать свое обмундирование на фронте?
— Всяко, но, к примеру, кирзовые сапоги были более удобны, чем ботинки с обмотками. Преимущество обмоток в том, что побольше портянок намотал, и снег с водой не попадают. Но долго их мотать, а сапоги надел, и все. Я офицером был, предпочитал сапоги, а бойцы многие обмотки носили. Когда под Кировоградом отступали, один солдат у меня все никак не мог их намотать, а немецкие автоматы уже с окраины слышно. Я говорю: «Бери обмотки в руки и уходи».
Это только в кино идут солдаты с белыми подворотничками, кожаный ремень, фуражка. А на самом деле… Нас из-под Будапешта шарахнули, я переправлялся через реку. Прямо в шинели плыву, окунулся — и шапка офицерская уплыла. Вылез — шапки нет, солдаты мне с убитого сняли. Что было, то и носили. Даже бинты стирали. Когда убитого или умершего раненого хоронят, то с него бинты снимают. А офицеры на фронт сначала приезжают в шапках, безрукавках, погонах. А потом время проходит, он свои офицерские погоны золотые снимает и надевает полевые. Потому что выбивает противник по погонам, не надо выделяться.
У нас даже командующий корпусом Герой Советского Союза генерал-лейтенант Волков — его кто в лицо не знает, так и не знает, что он командующий корпусом, — ходил в плаще, фуражка у него даже без звездочки была, погон не было таких. Это был боевой генерал, его все любили. А то я какое-то кино про Сталинград смотрел, «Мой Сталинград», что ли, называется — все генералы сидят с красными петлицами большими, звездочки на фуражках, чего-то рассуждают. Это первая мишень для снайпера! Так что полевые погоны были самое милое дело.
