Александр Дмитриев - Подводники атакуют
В центральном посту остается Щекин, а я иду во второй отсек и, сев на диван, только теперь чувствую невероятную усталость. Голову так и тянет к подушке, но отдыхать еще рана. Ни один командир корабля не позволит себе отдых в такой обстановке, хотя бы до этого ему пришлось двое-трое или даже четверо суток, не смыкая глаз, находиться на своем боевом посту.
Расчеты показывают, что мы вышли из фьорда. Останавливаем ход. Противник не обнаружен. Стало быть, опасность миновала.
Мы садимся за стол и приступаем к трапезе, поблизости раздается огромной силы взрыв. Корпус лодки дрожит. Тарелка с супам опрокидывается на меня, и я, что называется сломя голову, бегу в центральный пост. Лодка всплывает. Центральный пост в полумраке: от взрыва лопнуло сразу несколько плафонов и лампочек.
Одно за другим отдаю необходимые приказания. Немедленно остановлен компрессор. Лодка уклоняется, зарывается в глубину, на полном ходу резко делает поворот вправо... Через полторы-две минуты ложится на новый курс. Снова раздается взрыв такой же огромной силы и снова где-то за кормой.
Когда подводная лодка подвергается бомбовому преследованию противника, люди не видят падающих бомб, от которых они могли бы уклониться, ориентируясь и приноравливаясь к местности, как это бывает на сухопутном фронте. Под водой атака лодки бомбами переживается значительно острее, ибо достаточно небольшой пробоины в корпусе — и корабль при проявлении малейшей растерянности и замешательства может погибнуть.
— Бомбят, сволочи, по курсу, на котором нас обнаружили. Хорошо, что хоть мы вовремя отвернули, — говорит Щекин.
— Проворонили нас, спохватились, да поздновато, — отозвался Смычков со свойственным ему юмором, потирая от удовольствия руки. Это его обычный жест, когда хитроумной комбинацией за шахматной доской или в ожесточенном споре ему удается победить «противника».
— Да, проворонили, — соглашаюсь я.
— Сейчас мы их будем водить за нос... — Смычков еще громче рассмеялся. Улыбнулись и другие, находившиеся в центральном посту.
Разрывов новых бомб больше не было. Уйдя на глубину, мы снова легли на нужный нам курс и через полчаса уже продолжали наш внезапно прерванный обед. Настроение у всех было веселое, приподнятое.
До намеченного времени всплытия осталось еще пять минут. Отдал приказание занять свои посты к всплытию. Не прошло и полминуты, как последовал доклад о том, что все стоят по местам. Время выполнения приказания было поистине рекордным.
Как только рубка показалась над водой, я открыл крышку люка. Через узкий кольцевой зазор лодочный воздух с шумом прорвался наружу. Опасаясь быть выброшенным из лодки, я придержал люк в полуоткрытом положении, пока не сравнялось давление. Затем решительно развернул маховик, и тяжелая литая крышка медленно подалась вверх.
Мы с сигнальщиком быстро поднялись на мостик и осмотрелись. Чистый, прохладный морской воздух сразу подействовал на меня одурманивающе.
Наверх поднялись Мартынов и Иванов. Отдав должное погоде, они закурили и подошли ко мне. Мартынов поинтересовался, виден ли сейчас берег противника? Я показал ему на — горизонт, в южной части которого на светлом небосклоне отчетливо вырисовывалась длинная, темно-сиреневая, тающая в ночной дымке зубчатая стена высокого скалистого берега противника.
— Вот эту ложбину видите? — спросил я, показывая рукой на приметный с моря вход в Петсамо.
— Видим, — ответили оба.
— Так вот, это и есть тот самый фьорд, в котором мы побывали. Сейчас мы от него в двадцати пяти милях.
— Мы еще вернемся к этому берегу? — спросил Мартынов.
— Конечно, вернемся, только в другой раз.
— Товарищ командир, — вдруг обратился ко мне мичман Иванов, — когда мы оказались на опасной глубине и получили очень большой дифферент, я подумал, что нам уже крышка.
— Почему? — спросил я.
— Да очень просто: в нашем отсеке на моих глазах корпус так вдавился внутрь, а крышка провизионки так выпучилась, что я невольно съежился и закрыл глаза, а Матяж так тот просто сказал: «Ну, отшагались, мичман...»
— А потом что было?
— А потом что?.. Известно, — о чем-то раздумывая, продолжил Иванов, — война есть война, быстро примирились и приготовились ко всему...
— Почему же вы не доложили мне о состоянии вашего отсека? — строго спросил я, вспомнив о том, что по докладу Иванова в отсеке все было в полном порядке.
— Да я не хотел, товарищ командир, чтобы в других отсеках услышали. Это, по-моему, могло плохо повлиять на настроение других...
Иванов был абсолютно прав. Он, забывая о себе, думал о своих товарищах, заботился о сохранении высокого морального состояния экипажа в такой ответственный момент, когда самообладание каждого человека играет важную роль в спасении корабля. В тоне его голоса, когда он докладывал мне в отсек, я не уловил тогда ни одной тревожной нотки.
Мартынов, слушая Иванова, поморщился, будто хотел сказать: «Не дай бог еще раз попасть в такую историю».
Я похвалил Иванова. Действительно, под самым большим забортным давлением находился первый отсек, и там с минуты на минуту могло продавить корпус лодки.
— Все кончилось удачно, — говорю я Иванову.
— Удачно, — соглашается он и продолжает: — А сеть-то я слышал своими ушами. Мы все время натыкались на нее. В отсеке у нас было тихо и так отчетливо слышалось, как тросы терлись о корпус.
Закончив свой рассказ, Иванов присел на корточки и, спрятав голову под козырек мостика, раскуривал погасшую толстую махорочную сигару.
— Ну а вы как себя чувствовали? — спрашиваю Мартынова, который стоит, поеживаясь от прохладного ночного воздуха, и смотрит в сторону горизонта, освещенного луной.
— Я? — переспрашивает Мартынов. Очевидно, мой вопрос был для него неожиданным. — Признаться, я чувствовал то же, что и все. Через переговорную трубу я слышал, что делалось в отсеках, как вы сказали, что если не удастся прорваться, взорвем корабль, — тут он перестал улыбаться.
— Ну и что же?
— В этот момент я подумал... — он сделал короткую паузу, — хорошо бы сейчас в последний раз повидать своих близких, а потом если уж и погибать, то так, чтобы враг навсегда запомнил нас.
— Идите, друзья, отдыхать. Вам скоро на вахту, — посоветовал я Иванову и Мартынову. Они спустились вниз. Мало-помалу с мостика все удалились. Остались мы с помощником да вахтенный сигнальщик — старший матрос Федосов. Мне так же, как и другим, не хотелось покидать мостик, надо было спокойно осмыслить события минувшего дня.
Приказав дать радиограмму о выполнении задачи, я отошел в кормовую часть мостика и погрузился в размышления.
