Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца
– "Никак нет! Пулемета нет!" – донесся шопот.
"Смотрите, не волноваться – только по команде".
Но в этот момент дверь широко раскрылась, и из нее на фоне шумливого разговора показались шляпёнка и Пальчинский. Масса, топтавшаяся на месте и подпираемая новыми волнами все прибывающих снизу товарищей, уже давно перешла границу дозволенного и постепенно докатилась до нас на расстояние двадцати – двадцати пяти шагов. В галлерее уже было душно, и вонь винного перегара с запахом пота насыщали воздух.
Вот шляпенка прошла мимо меня.
Масса, увидев ее, загудела, завопила и размахивая, кто винтовками, кто гранатами, ринулась к нему.
– "Спокойствие, товарищи, спокойствие", – распластав руки в стороны, кричала, поднимаясь на носки, шляпенка. "Товарищи! – диким голосом вдруг завопила шляпенка. – Товарищи! Да здравствует пролетариат и его Революционный Совет!
Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног! Товарищи, у ног пролетариата! И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата Красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетарию всех стран! Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного Комитета Совета!"…
Между тем, министр Пальчинский сообщал юнкерам решение Правительства принять сдачу, без всяких условий, выражая этим подчинение лишь силе, что предлагается сделать и юнкерам.
– "Нет, – раздались ответы, – подчиняться силе еще рано! Мы умрем за Правительство! Прикажите только открыть огонь".
– "Бесцельно и бессмысленно погибнете", – убеждал новый голос.
– "И Правительство погубите этим", – доказывал третий.
– "Нет, о нас они не должны думать. Слагать оружие для сохранения наших жизней, мы не имеем права требовать, но убеждать сохранить свои мы должны и мы вас просим отказаться от дальнейшего сопротивления. Вы будете с нами. Мы позаботимся о вас или погибнем вместе, но сейчас нет смысла!" – страстно, быстро убеждал голос председателя Совета Министров А. И. Коновалова.
Юнкера молчали…
В это время ораторствовавшая шляпенка выдохлась и уже давно от надрыва сипела.
"Один выстрел. Все равно куда – и эта орава бросится и все сокрушит на своем пути", – ясно и отчетливо предупреждало сознание при виде, как от фанатических выкриков шляпенки масса пришла в неистовство и… рванулась вперед, напирая на шляпенку. Министр Пальчинский вскочил на порог ниши. Я прижался к косяку… "Поздно", – мелькнуло в голове, и круги поплыли перед глазами. Но последнее усилие, и я отступил в нишу. Министр же смешался с толпой. Юнкера вскочили. Я закрыл на мгновение глаза.
"Огонь!" – мелькнуло в голове. Но… выстрелов не раздалось. "Если вы, юные, жертвуете собой и идете навстречу страданиям, то не мне ускорять разрешения счетов с жизнью", и я вышвырнул наган и сорвал Анненскую ленту с рукоятки шашки.
"Ну, теперь терзайте меня", подумал я, став у стенки ниши, против двери в кабинет последнего заседания Временного Правительства России, и эта жалкая, трусливая мысль заслоняла собою отчетливость выражения лиц членов Правительства, стоявших вокруг стола и частью выжидающе вглядывающихся во вход из ниши, а частью продолжающих что-то быстро, вполголоса говорить друг другу. При этом один из министров торопливо кончал рыться в каких-то бумажках и затем, подойдя к стене, куда-то торопливо засунул руку, после чего, вернувшись к столу, с облегчением сел.
Это мужество министра отвлекло меня от думы о себе и сразу создало какое-то оригинальное решение войти, во что бы это ни стало, в кабинет и понаблюдать, что будет дальше. И я, приняв решение, чуть было не пошел. "Стой! – остановил я себя, – подожди, когда войдет эта шляпенка, направляющаяся сюда, а то члены Правительства, увидев тебя первым, еще подумают, что ты струсил и прибегаешь под их защиту". – И я пропустил войти в дверь шляпенку, а за ним еще несколько человек, за которыми уже и протиснулся в кабинет и остановился у письменного стола перед окном и стал наблюдать.
"Историческая минута!" – мелькнуло в голове.
"Не думай – смотри!" – перебило сознание работу мысли.
И я смотрел.
С величественным спокойствием, какое может быть лишь у отмеченных судьбою сыновей жизни, смотрели частью сидящие, частью стоящие члены Временного Правительства на злорадно торжествующую шляпенку, нервно оборачивающуюся, то к вошедшим товарищам, то к хранящим мертвенное, пренебрежительное спокойствие членам Временного Правительства.
"А это что?…" – поднялся Терещенко и говорил, протянув руку, сжатую в кулак. "Что он говорит?" – и я сделал шаг вперед.
– "Сними шляпу"… но его перебивает другой голос: – "Антонов, я вас знаю давно; не издевайтесь, вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность!
Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть; мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчано окончательным успехом", – обращаясь к нервно-смеющемуся, говорил новый голос, который я не успел определить, кому принадлежит, так как, в этот момент, меня что-то шатнуло и перед глазами выросла взлохмоченная голова какого-то матроса.
– "А вот где ты сволочь! Наконец попался!" – врезалось в уши грубое, радостное удовлетворение матроса.
"Пусти руки, не давай воли рукам; что тебе надо? Я не знаю тебя!" – глупо растерянно защищался я словами, свалившись с неба на землю.
– "Не знаешь? А кто меня арестовал на лестнице и отобрал револьвер?.. Отдай револьвер!" – приставал матрос, действительно отпустив руки от воротника моего, мирного времени, офицерского пальто.
"Ого, с ним можно разговаривать!" – пронеслась мысль.
"Какой револьвер? Я тебя не знаю. Мало ли кого я забирал, так что ж я всех помнить должен? Голова!"…
– "Ну, нечего там, отдай револьвер, а то"…
"Что – то? Видишь, у меня моего нет. Пойди в Портретную Галлерею и там возьми; отстань от меня. Не мешай слушать!"…
– "Да ты мне мой отдай. Я за него в ответе буду".
"Врешь! Кому отвечать будешь? Начальства нет теперь для вас, так нечего зря языком чесать. Смотри лучше, там на столе нет ли какого револьвера", – убеждал я его.
Но он вытащил из кармана кошелек и из него бумажку – удостоверение, что ее предъявитель, товарищ-матрос такой-то, действительно, получил револьвер системы ноган за таким-то номером от Кронштадтского Военно-Революционного Комитета, куда по выполнении возложенной на него задачи обязан вернуть означенный револьвер. Следовали подпись и печать комитета.
"Да ты прав, ты должен был бы его вернуть, если бы имел. Но ты его потерял в бою. Ты это и доложи", – урезонивал я его, в то же время соображая, что он, или глуп как пробка, или издевается надо мной. Мне начинало надоедать и я стал нервничать.
