Джордж Бьюкенен - Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918
Любопытно, однако, что, будучи в конце того же месяца в Балморале, Сазонов ни разу, несмотря на возрастающую серьезность ситуации, не предложил нам оказать давление на Порту, а в официальном коммюнике, содержащем основные моменты его переговоров с сэром Эдвардом Греем, Балканский кризис упоминался лишь вскользь. В результате российское общество, возлагавшее большие надежды на встречу в Балморале, несправедливо отнесло дальнейшие события за счет отказа Великобритании оказать России поддержку. Однако даже если бы их надежды сбылись и после встречи в Балморале мы согласились бы оказать сильное давление на Константинополь, делать это было уже поздно. Мобилизацию болгарской армии объявили еще до отъезда Сазонова из Лондона, и не успел он прибыть в Петербург, как была объявлена война.
Теперь российское правительство направляло все усилия на то, чтобы локализовать войну и не дать Австрии оккупировать Санжак, ибо нарушение ею нейтралитета неизбежно повлекло бы вмешательство России. Было заявлено о ее желании придерживаться принципа территориального status quo, а Вене были даны самые твердые обещания, что Россия не будет вмешиваться, если Австрия воздержится от того же. Австрия, со своей стороны, обязалась ограничиться концентрацией войск у сербской границы, так что какое-то время оба правительства действовали более-менее согласованно. Однако подобная политика продлилась недолго. В конце октября, будучи на охоте в Спале[62] вместе с великим князем Николаем и другими генералами, император послал за Сазоновым и заявил, что желает оказывать Балканским странам посильную помощь, если только это не грозит России серьезными неприятностями. Эта аудиенция ознаменовала собой серьезные перемены в настроении российского правительства. Поначалу оно опасалось болгарской экспансии на восток и настаивало на том, чтобы будущая турецко-болгарская граница была проведена к северу от Адрианополя. Оно даже обратилось к британскому правительству с просьбой о посредничестве и представило программу реформ, которые предполагалось осуществить в европейской части Турции. Но прежде чем какое-либо из этих предложений было реализовано, произошла битва при Люли-Бургасе, и победившие в ней балканские союзники заявили, что не вернутся домой с пустыми руками.
Россия взяла на себя борьбу за выполнение далеко идущих требований государств Балканского полуострова, и в начале ноября господин Сазонов следующим образом сформулировал свои взгляды на предполагаемые изменения территориального status quo:
«Турция сохраняет за собой Константинополь с территориями, ограниченными линией Энез—Мидье, а остальные ее европейские колонии Балканские государства по праву победителей поделят между собой. Сербия, согласно Сербско-Болгарскому договору 1912 года, получает Ускюб и полоску территории до Охридского озера, а также закрепляет за собой Сан-Джованни-ди-Медуа и коридор, обеспечивающий ей прямой доступ к этому порту; Албания становится автономной областью; Черногория получает Санжак; Румыния вознаграждается за свой нейтралитет расширением ее границы со стороны Добруджи; Салоники становятся свободным портом, а гора Афон приобретает статус нейтрального, исключительно монашеского поселения».
Выстраивая эту программу, Сазонов надеялся, что Болгария согласится пойти на небольшие территориальные уступки Румынии, а Австрия, недовольная тем, что Сербия получает порт на Адриатическом море, удовлетворится гарантиями экономического доступа к Эгейскому морю. Оба этих предположения оказались ложными, а второй вопрос, к несчастью, вырос до таких размеров, что в какой-то момент угрожал миру в Европе. Более того, российское правительство безоговорочно поддержало требования Сербии, ошибочно полагая, что, даже если Австрия будет сопротивляться такому решению, Германия как раз настроена миролюбиво и не станет поддерживать своего союзника, чтобы не вызвать международных осложнений. Отношения Германии с Россией во всех официальных проявлениях выглядели как традиционно дружеские, и, несмотря на роль, которую Германия сыграла в боснийском кризисе, император Николай II, как он сам говорил мне, не испытывал к ней недоверия. Уверенность в миролюбивых намерениях Германии еще больше укрепилась после встречи двух императоров на Балтике, когда немецкий канцлер произвел такое благоприятное впечатление как на императора, так и на Сазонова, что заверениям господина Бетман-Хольвега в том, что Германия не поддержит наступательной политики Австрии на Балканах, было предано слишком широкое толкование.
Поэтому российское правительство было неприятно удивлено, когда германский посол осведомился, не считает ли Россия сербский вопрос Kraftprobe (пробой сил). Его тон не оставлял никаких сомнений, что предпримет Германия в случае войны между Россией и Австрией. В ответ Сазонов напомнил графу Пурталесу, что такие пробы сил уже были в 1909-м и 1911 годах и что, если Германия намерена действовать по отношению к России в духе своей агадирской[63] политики, последствия могут быть очень серьезными. Российское правительство не хотело, однако, заходить слишком далеко, поскольку оно понимало, что, если Австрия попытается вытеснить Сербию из какого-нибудь занятого ею порта, России придется вмешаться. Поэтому Россия посоветовала Белграду умерить свои требования и сообщила германскому послу, что хотя необходимость освободить Сербию от ее зависимого положения назрела, но вопрос о том, как это осуществить, должен быть оставлен на рассмотрение держав. Благодаря вмешательству сэра Эдварда Грея в конце концов удалось достичь соглашения, что в Лондоне состоится конференция послов, на которой будут обсуждаться вопросы о доступе Сербии к морю, об Албании, островах Эгейского моря и горе Афон, а вопросы об условиях мира будут оставлены до окончания войны.
До начала этой конференции, состоявшейся в конце 1912 года, российская политика стремилась к поддержанию мира в Европе, поскольку ее жизненные интересы требовали мирных решений. С другой стороны, необходимо признать, что ее правительство не единожды ставило дело мира под удар просто потому, что не могло вовремя разобраться в ситуации. Ни Россия, ни Австрия не ожидали побед Сербии, на которых она основывала бы свои притязания на доступ к морю, и, только поняв, что настаивать на этих требованиях – значит быть готовыми воевать не только с Австрией, но и с Германией, Россия от них отказалась. Эти постоянные смены курса отражали взгляды, которым в данный момент отдавал предпочтение император. Его величество колебался между желанием оказать поддержку Балканским государствам и стремлением избежать международных осложнений. Сазонову приходилось постоянно менять тон своих высказываний в соответствии с тем, какое из противоречивых стремлений брало в данный момент верх в душе императора. Присутствие великого князя Николая и других генералов на императорской охоте в Спале в конце октября привело к тому, что политика императора, легко поддававшегося влиянию своего непосредственного окружения, приобрела шовинистический оттенок, а вернувшись в начале декабря в Царское Село, он снова оказался доступен для убеждений Сазонова и Коковцова, не желавших войны. Благодаря их вмешательству частичная мобилизация, к которой так стремилось военное ведомство, так и не была проведена, хотя из-за того, что Австрия сконцентрировала у границы с Сербией большое количество войск, а также послала большое подкрепление в Галицию, Россия была вынуждена оставить под ружьем 350 тысяч солдат, выслуживших свои сроки. Но чем бы ни был вызван миролюбивый поворот в политике – советами ли министров или боязнью возобновления революционного движения в случае серьезных поражений российской армии, – он пришелся как нельзя кстати. В стране набирали все большую силу антиавстрийские настроения, и многие слои общества уже готовы были одобрить объявление войны.
