Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней
Несколько позже, осенью 1998 года, Похититель снова повернулся ко мне своим заботливым лицом. Может быть, его мучили угрызения совести? В любом случае он решил, что мой застенок должен приобрести более жилой вид.
Работы продвигались очень медленно; с каждой доской и каждым ведром краски приходилось проделывать долгий путь, а полки и шкафчики можно было собрать только уже в подвале. Мне было позволено выбрать цвет стен, и я пожелала обои, которые должны быть покрашены в розовый цвет. Точно так же, как стены в моей детской комнате дома. Краска называлась «Эльба блестящая». Позже Похититель покрасит этой же краской свою гостиную. Он же не может хранить у себя дома ведро с остатками краски, следов которой не видно ни на одной стене, объяснял он, будучи постоянно настороже, в ожидании облавы полиции, боясь оставить хоть малейшую зацепку для подозрений. Как будто полиция еще интересовалась мной. Стали бы они обращать внимание на такую ерунду, если даже не отреагировали на прямые указания свидетелей и не обследовали машину преступника.
Вместе с плитами из гипсокартона, за которыми метр за метром исчезала деревянная обшивка, таяли и мои воспоминания о начале моего пребывания в темнице. Нарисованный мною комод из передней, генеалогическое древо, Аве Мария. Но все же то, что возникало вместо этого, нравилось мне намного больше: стены давали ощущение, как будто я дома. Когда обои были наклеены и покрашены, в застенке так сильно воняло химией, что несколько дней после этого меня тошнило. Маленький вентилятор не справлялся с интенсивными испарениями свежей краски.
Затем последовала сборка двухъярусной кровати. Приклопил собрал ее из принесенных им в подвал досок и стоек из светлой сосны. Когда кровать высотой в хорошие полтора метра встала на место, она заняла почти всю ширину комнаты. Мне было позволено нанести на потолке над ней какой-нибудь орнамент. Я остановилась на трех красных сердечках, которые аккуратно нарисовала. Они предназначались для мамы. Когда я на них смотрела, то думала о ней.
Но самым сложным оказалось монтирование лестницы: из-за неправильных углов прихожей, ведущей в застенок, она никак не проходила в дверь. Похититель пробовал и так и сяк, потом вдруг исчез и появился уже с электродрелью в руках. С ее помощью он разобрал дощатую стенку, отделявшую прихожую от моей камеры, и затащил лестницу в застенок. В тот же день он установил перегородку на место.
Когда начался монтаж полок, мне открылась еще одна сторона Похитителя, шокировавшая меня. До этого он иногда кричал на меня, порой унижал и оскорблял или грозил самыми страшными карами, чтобы принудить к смирению, но никогда не терял контроль над собой. Сейчас он стоял передо мной с дрелью в руке, привинчивая доску. Совместная работа в подвале сделала меня несколько доверчивее по отношению к нему, и я ляпнула наобум: «Почему ты прикручиваешь эту доску именно сюда?», на минуту забыв, что могу открывать рот только с его разрешения. В долю секунды Похититель впал в бешенство, начал орать — и швырнул в меня тяжелую дрель. В последний момент перед тем, как бормашина грохнулась о стену, мне удалось увернуться. От испуга я перестала дышать и только смотрела на него большими глазами.
От этого внезапного припадка ярости физически я не пострадала — дрель меня даже не задела. Но этот случай нанес мне психологическую травму, открыв новое измерение наших отношений с Похитителем. Теперь я знала, что в случае неповиновения он может причинить мне боль. Это сделало меня еще более пугливой и управляемой.
В ту ночь после первой вспышки насилия Похитителя я лежала на своем тонком матрасе в новой двухъярусной кровати. Дребезжащий звук вентилятора, казалось, возникал прямо возле моих ушей, ввинчиваясь в мой мозг так, что мне хотелось кричать от отчаяния. Холодный воздух с потолка дул мне прямо в ноги. В то время, как дома я могла долго лежать на спине, вытянувшись во весь рост, здесь, чтобы укрыться от неприятного сквозняка, мне нужно было свернуться калачиком как эмбрион и подоткнуть одеяло со всех сторон, укутав ноги. Но все же теперь я лежала на более мягком матрасе, чем мой «садовый» лежак, и у меня было достаточно места, чтобы поворачиваться. Кроме того, у меня были новые обои. Я протянула руку, дотронулась до них, закрыла глаза и вспомнила мебель из моей детской, кукол и плюшевые игрушки. Расположение окон и двери, занавески, запах. Если я буду усиленно думать об этом и засну, держа руку на стене, то проснусь все так же, с рукой на стене, но в моей собственной комнате. Моя мать принесет мне чай в постель, и я смогу отнять руку от обоев, и все снова будет хорошо.
Каждый вечер я так и засыпала — рука на обоях, в уверенности, что однажды проснувшись, окажусь в своей детской комнате. В то время я верила в это, как в сказочное заклинание, которое когда-нибудь сбудется. Позже прикосновение к обоям стало как ежедневная клятва самой себе. И я ее сдержала: когда через восемь лет я в первый раз после заточения пришла к матери, то легла на кровать в своей детской, где совсем ничего не изменилось, и закрыла глаза. Как только я прикоснулась рукой к стене, все воспоминания моментально вернулись, а особенно первое: маленькая десятилетняя Наташа, в отчаянии пытающаяся сохранить веру в себя, и прижимающая ладошку к стене темницы. «Я снова здесь, — шептала я, — видишь, это сработало».
* * *Чем дальше год двигался к концу, тем глубже становилась моя печаль. Вычеркнув в календаре первые дни декабря, я впала в такую тоску, что меня не порадовал даже шоколадный Крампус,[22] принесенный Похитителем на День святого Николая. Приближалось Рождество. Мысль провести праздники в подвальном одиночестве была невыносимой.
Как для любого ребенка, Рождество было для меня главным праздником года. Аромат печенья, украшенная елка, предвкушение подарков, вся семья, которая соберется вместе в этот день. Эта картина стояла перед моими глазами, пока я безучастно снимала фольгу с шоколадки. Скорее, это была картина детства, не имеющая ничего общего с последним Рождеством, проведенным с моей семьей. Как всегда мои племянники пришли в гости, но свои подарки они получили еще дома. Я оказалась единственным ребенком при раздаче подарков. Что же касается украшения елки, моя мать всегда питала слабость к новым тенденциям моды, так что сейчас дерево сверкало мишурой и лиловыми шарами. Под ним возвышалась груда подарков для меня. Пока я один за другим разворачивала пакеты, взрослые сидели на диване и под болтовню радио листали журнал о татуировках. Такое празднование Рождества было для меня глубочайшим разочарованием. Мне даже ни разу не удалось убедить кого-нибудь спеть рождественскую песню, а я так гордилась тем, что знала наизусть несколько песен, выученных в школе.
