Борис Ефимов - Десять десятилетий
То было главлитовское разрешение на выпуск журнала! Так «Огонек» остался «Огоньком», начал выходить в свет и действительно скоро завоевал читательское признание. А через некоторое время произошло следующее. Как-то Миша мне сказал:
— А знаешь, меня вчера вызывал Сталин.
При имени Сталина тогда еще не возникало панического страха, и я очень спокойно спросил:
— А в связи с чем?
— А вот слушай. Очень любопытно…
И вот что он мне рассказал.
Его вызвали в ЦК. Он поднялся на пятый этаж в секретариат Сталина, постучался и был несколько удивлен, что дверь ему открыл сам Сталин. Они прошли в кабинет, сели, и Генеральный секретарь ЦК сказал:
— Товарищ Кольцов, «Огонек» — неплохой журнал, живой. Но некоторые товарищи члены ЦК считают, что в нем замечается определенный сервилизм.
— Сервилизм? — удивился Кольцов. — А в чем это выражается?
— Да, сервилизм. Угодничество. Товарищи члены ЦК говорят, что вы скоро будете печатать, по каким клозетам ходит товарищ Троцкий.
Кольцов, конечно, был в курсе острой конфронтации между Сталиным и Троцким, но такая грубая откровенность его ошеломила. Ведь Троцкий был членом Политбюро ЦК, председателем Реввоенсовета республики, народным комиссаром по военным и морским делам, виднейшим политическим деятелем страны.
— Товарищ Сталин, — сказал брат, — «Огонек» — массовый журнал, рассчитанный на широкий круг читателей, и мы думали, что в наши задачи входит рассказывать народу о деятельности его руководителей. И мы давали очерки: «День Калинина», «День Рыкова», «День Троцкого». А недавно мы дали в журнале фотографию окна, через которое в Баку в тысяча девятьсот втором году бежал товарищ Сталин, когда полиция нагрянула в организованную им подпольную типографию.
Подозрительно сощурившись, Сталин посмотрел на брата и холодно произнес:
— Товарищ Кольцов. Я вам передал мнение товарищей членов ЦК. Учтите в дальнейшей работе. Всего хорошего.
Рассказав все это, брат со смехом добавил:
— По сути дела, я получил строгий выговор от Генерального секретаря партии.
Увы, это было нечто большее, чем выговор… Но ясно это стало много лет спустя. Мы уже знаем о «блюде, которое надо есть холодным»…
Глава шестая
Первые мои шаги в столице оказались удачными: одновременно с «Правдой» я начал сотрудничать с массовой, небольшого формата «Рабочей газетой», которую редактировал К. С. Еремеев — дядя Костя, как его называли за глаза, а некоторые и в глаза. Я смотрел на дядю Костю с живейшим интересом: я уже знал, что наш редактор — старый правдист, революционер-подпольщик, участник октябрьских событий, знаменитый «солдат Еремеев», в первые дни советской власти командовавший Петроградским военным округом. У дяди Кости была внешность бывалого моряка — коренастый, загорелый, с неизменной, пахнущей крепчайшим табаком трубкой в зубах. Плечи и шея атлета, мускулистые руки рабочего человека, способного постоять за себя. Мне как-то довелось услышать из уст Константина Степановича рассказ о маленьком происшествии, случившемся с ним в Петрограде.
Время было тревожное — сентябрь 1917 года. Вольготно чувствовали себя уголовные элементы. Налеты, убийства, уличные ограбления стали бытовым явлением. Как-то поздним вечером Еремеев возвращался из типографии, где печаталась большевистская газета «Рабочий путь». В пустынном переулке его остановили две дюжие личности:
— Деньги!
— Не имеется.
— Пальто!
— Пальто? Что ж, снимайте сами, если нуждаетесь.
Дядя Костя спокойно расстегнул пуговицы, и один из налетчиков, зайдя со спины, стал наподобие услужливого гардеробщика снимать с Еремеева пальто. Но как только правая рука Константина Степановича освободилась из рукава, она нанесла грабителю молниеносный сокрушительный удар. Бандит заголосил от боли, придерживая руками выскочившую из суставов челюсть, сообщник его обратился в стремительное бегство. Еремеев снова застегнулся на все пуговицы, посоветовал обалдевшему от боли грабителю обратиться в ближайшую амбулаторию и неторопливо продолжал путь…
«Рабочая газета» находилась в Охотном ряду, в здании, стоявшем в ту пору против Дома Союзов. Я ежедневно приходил в редакцию, выбирал из последних международных телеграмм подходящую тему и, присев за первый попавшийся свободный стол, рисовал карикатуру в текущий номер. Свое произведение я обычно показывал секретарю, стесняясь входить в кабинет, где работал Еремеев. Как-то я сдавал очередную карикатуру. Секретарь взял у меня рисунок, чтобы отнести редактору, но как раз в этот момент дядя Костя вышел из кабинета. Мельком взглянув на карикатуру, он лаконично сказал секретарю:
— Пускайте.
Потом, приподняв бровь, вынул изо рта трубку и коротко спросил:
— Почему ничего не даете для «Приложения»?
Я смутился:
— Н-не знаю, дядя Кос… Константин Степанович. Никто ничего не говорил. Отчего же… Я, так сказать, с удовольствием…
Еремеев посмотрел на меня с едва заметной улыбкой.
— Ладно, — сказал он, — не робейте. Сатирику следует быть посмелее. Свяжитесь с Абрамским и приносите рисунки. Работайте.
Еженедельное иллюстрированное приложение к «Рабочей газете» было любимым детищем Еремеева, отдававшего ему много времени, энергии и выдумки. В «Приложении» печатались фото, зарисовки, а также сатирические фельетоны, стихи, карикатуры. В нем принимали участие известные художники-сатирики: Д. Моор, М. Черемных, И. Малютин, Д. Мельников. Секретарем был поэт В. Лебедев-Кумач. Особенно близок был сердцу дяди Кости сатирический раздел «Приложения» — ведь Еремеев сам отлично владел пером публициста, его саркастические фельетоны не раз печатались в дооктябрьской большевистской печати. Неудивительно, что сатирическая часть еженедельника неуклонно расширялась из номера в номер и вскоре «Приложение» по существу превратилось в самый настоящий сатирический журнал, у которого только не было своего имени. Весь редакционный коллектив напрягал фантазию в поисках подходящего названия. Перебрали все мыслимые предметы, обладающие острыми и колющими свойствами: заноза, колючка, шило, клещи, тиски, жало, перец, репейник, крапива… Все это, однако, было отвергнуто дядей Костей. Тогда пошли в ход всевозможные жалящие и кусающие представители животного мира: оса, еж, шмель, ерш, ястреб, волкодав, скорпион и даже… крокодил. Последнее предложение под общий смех и иронические возгласы внес член редколлегии «Рабочей газеты» Сергей Гессен, совсем еще молодой журналист.
— А что? — защищался Гессен. — Чем плохо — «Крокодил»? Ей-богу, подходяще.
