Виганд Вюстер - В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта
Это случилось 26 января 1943-го. В отчаянии другие офицеры стрелялись из своих пистолетов. Никто не верил, что выживет в русском лагере военнопленных. Наш командир дивизии выбрал более почетный способ уйти — может быть, вдохновляясь примером высокоуважаемого генерал-полковника Фрича, который ушел подобным рыцарским образом во время польской кампании. (В ноябре 1937 г. на совещании в рейхсканцелярии генералы фон Фрич и фон Бломберг высказали свое скептическое отношение к захватническим планам нацистов и вступили в перепалку с Герингом. Геринг решил от них избавиться. Фон Бломберга удалось устранить компрометирующими материалами на жену. Фон Фрича уволили, ложно обвинив в гомосексуализме. В 1938 г. он был оправдан судом и восстановлен в рядах армии. 22 сентября 1939 г. фон Фрич погиб под Варшавой. По свидетельству генерала Манштейна, не в силах мириться с нацистским режимом, фон Фрич намеренно искал смерти в бою. — Примеч. ред.) Мгновенно командиром дивизии был назначен Роске, с повышением до генерал-майора. Новость о смерти Хартмана распространилась по дивизии со скоростью пожара. То, что он сделал, воспринимали с двух позиций. Но независимо от точки зрения это был впечатляющий способ ухода. Его преемник за последние несколько дней может приписать себе тот факт, что дивизия не распалась сверху донизу, как другие. В краткосрочной перспективе он даже как-то смог поднять наш боевой дух.
Роске был человеком, отдающим четкие и краткие указания. Ни у кого не было сомнений насчет его веры и намерений, потому что он знал, чего хотел. У него был Рыцарский крест за прорыв его полка к Волге 14 сентября 1942 г. Он получил этот высокий орден явно не потому, что подошла его очередь.
В эти дни отчаяния, незадолго до самого конца, он смог снова мобилизовать войска и создать из остатков прежних дивизий новые центры сопротивления. Коменданты узлов обороны получили приказ, что в случае, если они остаются изолированными, они должны продолжать сопротивление и не принимать приказов незнакомых офицеров из других частей. Благодаря этому приказу стало возможным оставаться вне распространяющегося хаоса. По собственному опыту Роске знал, что только плотно сколоченные подразделения с сильными личными связями остаются боеготовыми.
Хотя Роске держал свой командный пункт по соседству с Паулюсом, он действовал совершенно независимо. Из этого были последствия лично для меня: мою батарею развернули на запад и превратили в позицию-«ежа». Это означало, что мой КП больше не был нужен. Все мои бойцы теперь сидели под одной крышей на орудийных позициях в бане. Лошадей забрали и пустили на пайки всей дивизии. Нам позволили сохранить всего трех животных. Мы пекли себе хлеб из остатков зерна, и он был не так плох на вкус, но приходилось время от времени выплевывать твердые зерна. Повар забил одну из лошадей и сделал из нее гуляш, который почти не имел вкуса, но был очень кстати при нашем голоде.
Мои пушки, стоявшие на одной позиции с 15 сентября, теперь были развернуты на 180 градусов на запад — направление, откуда ожидали русских. Для защиты расчетов мы выстроили земляные стены и связали окопы для орудий узкими траншеями. У меня были и пулеметные гнезда. Копаться в мерзлой земле было той еще работенкой. Однако усталость изгнала из наших умов подавленность. Окна бани были заложены кирпичом, за исключением нескольких амбразур. В удобных местах были пробиты дополнительные амбразуры.
Теперь на батарею полился поток пополнений, но их было трудно накормить. Тяжелые батареи IV батальона, в первую очередь остатки 10-й батареи, в которой я долгое время служил, искали у нас пристанища. Их рассеяли русские, когда они безуспешно пытались защищать западную окраину города. Шпису пришлось залезть в товар, вырученный от нашего гостиничного бизнеса, была забита вторая лошадь, и бог знает откуда появились два мешка зерна. Войска теперь не имели снабжения. Что-то можно было получить, но очень редко, на армейских распределительных пунктах.
Редкие контейнеры снабжения и мешки с хлебом, падавшие с неба, оставались у тех, кто их нашел. Мы могли лишь злиться, когда в них обнаруживались туалетная бумага или даже кондомы. В теперешней ситуации нам явно не было нужно ни то, ни другое. Какой-то спецадминистратор в Берлине придумал стандартный набор для контейнеров, и он здесь был бесполезен. Теория и практика часто живут порознь.
На наших позициях еще оставалось несколько русских хиви, их кормили так же, как и нас. Мы давно не караулили их, и у них было множество возможностей сбежать. Перед лицом окруживших нас русских дивизий от силы один из них исчез, чтобы слиться с Красной Армией. Может быть, они ожидали для себя более печальной участи? В сталинской армии человеческая жизнь практически ничего не значила.
Теперь, на последней стадии битвы, русские гражданские вышли из своих убежищ. Старики, женщины и дети, которых мы старались эвакуировать в начале битвы, каким-то чудесным образом выжили. Они бродили по улицам и безуспешно попрошайничали. Нам нечего было им дать. Даже наши солдаты были на грани голодного обморока и голодной смерти. Больше никто не обращал внимания на трупы умерших от голода или холода, лежащие на обочине. Это стало привычным зрелищем. Сколько могли, мы пытались облегчить страдания гражданского населения. По пути из города колонны машин снабжения старались подвезти гражданских на запад, из опасной зоны. Этих людей не грабили, не насиловали и даже не убивали. К сожалению, такие зверства потом тысячекратно обрушились на немецких беженцев, в основном от рук банд Красной Армии. Месть победителей была ужасна.
«Хейнкель» Не-111 с грузовыми контейнерами под крылом готов к взлету. Эти «продуктовые бомбы» были последней отчаянной мерой поддержки 6-й армии с воздуха, но это была всего лишь капля воды в океане.
Как ни странно, в последние дни бывали случаи дезертирства русских к нам в «котел». Чего они ждали от немцев? Бои явно были для них столь жестокими, что они не верили в неизбежную близкую победу или бежали от жестокого обращения своего начальства. И наоборот — германские солдаты бежали к русским, убежденные листовками и так называемыми пропусками. Никто не ждал от русского плена ничего хорошего. Мы слишком часто встречались со случаями зверского убийства одиночек, небольших групп или раненых, попавших к ним в руки. Некоторые дезертировали из разочарования в Гитлере, хотя это само по себе не было «страховым полисом».
Как бы то ни было, на местах чаще сдавались в плен — и мелкие части, и остатки полных дивизий, поскольку в них жила надежда на более устроенную жизнь в плену. Эти частичные сдачи становились кошмаром для соседних частей, которые сражались просто потому, что остались одни и русские не могли обойти их. Сдаваться было строго запрещено, но кто слушал приказы в этой суматохе? Вряд ли! Власть командующего армией больше всерьез не воспринималась. Наверное, это и заставило Паулюса принять решение. Ничего не произошло. Суп из конины, который раздавался на моей батарее, выгнал «крыс» из нор. Ночью они пытались напасть на кухонный персонал. Мы выгнали их под угрозой оружия и с тех пор выставляли у нашей «гуляш-пушки» (полевой кухни) часового. Мы съели только часть второй лошади, а третья слонялась по первому этажу бани, как привидение. От усталости и голода она часто падала.
