Дочь Востока. Автобиография - Бхутто Беназир

— Хочешь жить — молчи! — бросает главный. Разорив мою комнату, они направляются к двери.

— Вы убийцы моего отца? — в ужасе спрашиваю я того, кто разбойничал в комнате. Он почему-то сжалился надо мной на секунду.

— Нет, — буркнул он и сразу добавил: — Сиди здесь, не дергайся, не то хуже будет.

Для убедительности шевельнув в мою сторону стволом пистолета, он выскочил за остальными.

Я впопыхах накинула на себя одежду, выхватив вещи из разбросанных на полу куч. Ворвалась перепуганная Санам.

— Куда ты? Куда? Не ходи! Убьют!

— Тихо, — цыкнула я на нее. — Мне надо к папе.

Я выбежала из комнаты и увидела, что в коридорах полно коммандос, все в белом, все с автоматами. Нас сразу же смели вниз в приемную, где тоже толклись белые с автоматами. Я рванулась было мимо, к входной двери, чтобы добежать до маленького флигеля, в котором ночевали братья, но меня под дулом автоматов усадили на диван рядом с Санам. «Белых» тем временем распределили по коридору, попарно перед каждой из дверей.

Я должна прорваться к отцу. Он в опасности. Я должна. Почему они ворвались в дом ночью, в штатском? К чему этот цирк? Отца можно было арестовать в любое время дня, спокойно предъявив ордер или военный приказ на арест. Вместо этого они пытаются оскорбить и запугать нас. С какой целью? Может быть, они и не хотели, чтобы люди узнали, как поступили с моим отцом, но определенно не собирались скрывать это от меня.

— Кья an фауджи хаин? — спрашиваю я на урду людей у кухонной двери. — Вы солдаты? — Они переглядываются, но, как и положено по уставу, мой вопрос оставляют без ответа. Я вздыхаю. — Посмотри на них! — громко говорю я се стре. — Откуда у них такая бешарам, такое бесстыдство? Их премьер-министр, Зульфикар Али Бхутто, освободил их из лагерей военнопленных в Индии, вернул домой, а они вместо благодарности врываются в его дом, нарушают его покой.

Уголком глаза вижу, что они снова переглядываются.

— Йех кис ка гор хаи? Чей это дом? — спрашивает один из них.

Я вдруг понимаю, что многие из них выполняют приказ, не зная, где они находятся и для чего их сюда привезли.

— Вы даже не знаете, что вломились в дом премьер- министра Пакистана? — вопрошаю я, напустив на себя как можно больше высокомерия. Они смущенно опускают оружие.

Мой шанс! Я вскакиваю с дивана, несусь по лестнице в комнату родителей. Меня не задерживают.

Папа сидит на краю кровати. Мама замерла на подушках, одеяло натянуто до подбородка, в руках она держит затычки для ушей, позволяющие ей не просыпаться, когда отец после напряженной работы поздно ночью возвращается в спальню. Над ними нависли коммандос с оружием в руках. Тот, который прыгал по моей комнате, скачет теперь по комнате родителей. Когда я вошла, он как раз пытался отодрать от стены пару церемониальных скрещенных сабель.

— Зачем? — бросает отец. В голосе его есть что-то авторитетное, ибо «прыгун» одумывается и прекращает свое бесцельное занятие.

Отец указывает мне на кровать рядом с собой. Перед нами какая-то карикатура: жирный, грузный мужчина придавил задом изящный раззолоченный стульчик, затянутый бело-голубой парчой в стиле «Луи Кенз».

— Кто это? — шепчу я отцу.

— Сагхир Анвар, директор нашего Федерального бюро расследований, — отвечает он мне и переключается на толстяка: — А ордера у вас, разумеется, нет.

— Нет, — откликается тот, изучая ковер.

— И по какому обвинению вы меня забираете из дому?

— Согласно приказу доставить вас в Генеральный штаб.

— Чьему приказу?

— Генерала Зии.

— Поскольку я не ожидал вас в этот час, мне нужно полчаса, чтобы собраться, — спокойно говорит отец. — Пошлите ко мне слугу, чтобы собрать вещи. — Анвар отказывает, говорит, что никому не дозволено видеться с премьер-министром. — Пришлите Урса, — спокойно настаивает отец, и Анвар кивает одному из коммандос.

Урс, как я позже узнала, стоял с остальными слугами во дворе.

— Молчать! Руки за спину! — орали им коммандос по-английски. Тех, кто не понимал английского или замешкался, поощряли пинками и ударами. Их обыскали, отобрали деньги и сняли часы, которых, разумеется, не вернули.

— Кто Урс? — гаркнул громила.

— Я, — отозвался Урс и тут же получил удар пистолетом по голове за то, что открыл рот. «Остроумец» продолжил обход слуг, спрашивая каждого:

— Ты не Урс?

Наученные горьким опытом слуги молча мотали головами. Урса схватили за шиворот и приволокли наверх. Под дулами автоматов он собрал вещи отца, так же под прицелом отнес к автомобилю без регистрационного номера и погрузил сумки в багажник.

Отец принял душ, оделся. Я поражалась его невозмутимости. Это оружие сильнее, чем арсенал автоматов и пистолетов, чем кулаки громил, молотившие в наши двери.

— Назад! — крикнул мне один из коммандос, когда я на правилась по лестнице за отцом. Я не обратила на него внимания, и меня пропустили.

Внизу отец, направляясь к выходу, кивнул Санам.

— Бесстыжие трусы! — кричит обычно робкая моя сес тра уводящим отца. — Бесстыжие трусы!

Снова я вижу, как увозят отца. Неизвестно куда, неизвестно, увижу ли я его снова. Я в нерешимости, сердце разрывается… леденеет…

— Пинки!

Оборачиваюсь и вижу брата. Шах Наваз стоит в саду вместе со слугами под дулами автоматов.

— Уско горо! — кричу я солдатам. — Выпустите его! — Сама пугаюсь новых интонаций, проклюнувшихся в моем голосе. Солдаты пропускают брата.

В спальне видим, что лицо матери белее мела. Давление крови катастрофически упало, я, Санам и Шах Наваз по очереди растираем ей ноги, стимулируя кровообращение. Я хватаюсь за трубку, чтобы вызвать врача, но линии обрезаны. Умоляю охрану, но они не реагируют. Лишь утром, когда прибыл наш управляющий и выведал у одного из солдат, земляка-синдха, что произошло, весть об аресте отца разносится по городу. Дост Мохаммед понесся по Карачи на своем мотороллере, оповещая партийное руководство, родственников, прессу; сообщил брату Миру в Аль-Муртазу и вызвал врача. Но когда доктор Ашраф Аббаси прибыл к воротам, его не пропустили. Военный врач прибыл лишь к полудню и сделал столь необходимую матери инъекцию. После полудня прибыл армейский полковник с чистым листом бумаги.

— Генерал Зия, глава военного режима, приказал, чтобы вы и ваша мать поставили свои подписи вот здесь, — заявил одетый в полевой маскировочный комбинезон полковник, на груди которого значилось: «Фарук».

Я наотрез отказалась.

— Я заставлю вас, — пригрозил он, прищуривая глаза, и без того мелкие и незначительные.

— Вы можете меня убить, но подписывать я не стану. — Снова слышу в своем голосе те новые нотки. — Ваш генерал Зия не заставит меня подписать пустой лист.

— Не чувствуете, чем это грозит. — Он повернулся и вышел.

В пять пополудни военные наконец очистили наш участок. Я и Шах Наваз немедленно устремились в офис ПНП, где некоторые из партийных чиновников уже трясутся от страха. Одни еще взывают к общенациональной забастовке протеста, к демонстрациям, другие осторожно советуют подождать, установить сначала контакт с отцом. Контакт с отцом… Сколько на это уйдет времени?

То, что узнала мать, еще хуже. Она разговаривала с отцовским адвокатом. Предостережения, полученные отцом, оказались вполне достоверными. Его действительно обвиняли в заговоре с целью убийства.

Три года назад мелкий политик по имени Ахмед Касури, пока что живой и невредимый, вместе с семьей попал в засаду возле Лахора. Отец его, бывший судья, погиб. Но Касури, тогда член Национальной ассамблеи от ПНП, утверждал, что целью покушения был он сам. Касури неоднократно менял ориентацию, примыкал к оппозиции, врагов у него было множество, покушений на него было совершено вроде бы пятнадцать, но каким-то образом он их все пережил. Он обвинил в организации покушения моего отца и подал соответствующее заявление в полицию. При тогдашних демократических порядках в Пакистане можно было предъявить обвинения действующему премьер-министру. Верховный суд признал обвинения несостоятельными, и инцидент забылся.