Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп
«Моя работа фундаментально отличается от работы в Галиции», — сообщал Отто. Его канцелярия располагалась на западном берегу озера Гарда в нескольких километрах от Сало, где базировался Муссолини и его Итальянская Социальная республика. К Отто пожаловал Альберт Шпеер, теперь старые друзья могли часто встречаться. «Только что я виделся с Глобусом, иногда заглядывающим сюда» [383]. Глобочник, орудовавший в Триесте, сохранил достаточно энергии, чтобы хватать евреев и итальянских партизан, хотя меры итальянских властей, огорчался Отто, «не так радикальны, как нам бы хотелось». Борясь с партизанами и с созданием партизанских республик, немцы делали ставку на массовые убийства. В тосканской деревне Сант-Анна ди Стаццема было убито 560 гражданских лиц, в деревне южнее Болоньи — еще больше, не менее 770. Начальник штаба генерала Вольфа запротоколировал приказ «брать как можно меньше пленных» и проводить кампанию «хладнокровного устрашения» [384].
Отто не писал о таких вещах Шарлотте, а просто отправлял в Тумерсбах подарки; в ноябре он прислал пару чулок, которые Шарлотта отдала подруге. Почти каждый день он описывал ей свои «труды» [385]: визит Гиммлера («в хорошем настроении!»); довольство пребыванием в Италии («как сказал кто-то, я уже распоряжаюсь всей итальянской экономикой»); поездка в Сало на оперы «Сельская честь» и «Мадам Баттерфляй» («обе очень хороши»), вражеские авианалеты. Он все еще надеялся совершить что-то полезное и старался сохранять свежесть, часто плавая в озере даже в холодную погоду. Он скучал по Лембергу, который полюбил сердцем и душой.
На пару дней к Шарлотте в Тумерсбах наведался Глобус; Гиммлер прислал ей полкило кофе с дружеской запиской. Через несколько дней пришел подарок рейхсфюрера малышке Зиглинде — очередной подсвечник. Как отмечала Шарлотта, соседи стали менее дружелюбными; сама она переживала, что после беременности набрала вес. Ей хотелось хорошо выглядеть для Отто к его следующему приезду. «Мне снилось твое возвращение в Вену», — писала она; снилось его признание в любви, обещание никогда ее не бросать, ее ответ, что она отпустит его, если он захочет, но детей не отдаст. Бригитта Франк написала ей, что ее отношения с Генерал-губернатором стали лучше. «Я лучше вас знаю вашего мужа», — ответила Шарлотта, напомнив, что Франк «непостоянен и нервозен, как многие гении» [386]. В декабре она увиделась в Вене с Франками и с наведавшимся из Голландии Зейсс-Инквартом.
Отто все еще храбрился, невзирая на трудности. Он сказал одному из друзей, что «сохраняет оптимизм, несмотря на ситуацию, и уверен в правильности наших принципов» [387]. С врагами, большевиками и англосаксами, «не сладить демократическими методами». В Фасано он выступил под конец года с лекцией, чтобы вдохновить соратников. Немцы любят Рождество и никогда не хотели войны, сказал он им. Германия Адольфа Гитлера — национал-социалистическая — хочет «чистых фабрик, достойного жилья для рабочих, матерей и детей, создания лучших условий жизни для масс», а не конфликта. Ее вынудили извлечь меч и «защищаться от завистливых соседейхищников» в войне, затеянной «вечными подрывными силами капитала и еврейства». Германия хочет «помочь другим странам», нести прогресс, хочет, чтобы «дымили трубы, пахали крестьяне, ели бедные». Враг — преступный альянс Сталина, Черчилля и Рузвельта — навязал «ненависть и нетерпимость… террор, жестокие гонения, конфликт, гражданскую войну, распад, голод, хаос». Разгорелась борьба «добра и зла против разрушительных сил зла», в которой возобладает стойкая Германия [388].
Заглянув на Рождество в Тумерсбах с подарками для детей, в том числе всяческими сладостями, он убедился, что оптимизм жены оказался недолговечным. Под рев британских и американских бомбардировщиков, сбрасывавших лишние бомбы в озеро Целлер, Шарлотта заговорила по-другому. «Мы знали, что победа уже невозможна», — признавалась она потом. Теперь речь шла о выживании в момент хаоса. Она не представляла, как выстоять «в борьбе с англичанами, американцами, русскими и евреями». Даже если противники передерутся между собой, отмечала она, «евреи будут петь одним голосом» [389].
20. 1945, Тумерсбах
В наступившем году Отто и Шарлотта много переписывались, обсуждали повседневные дела, подбадривали друг друга. Рождество «едва ли напоминало большой немецкий праздник», угрюмо написала Шарлотта. Нет, возразил Отто, быть вместе было «сказочно» [390].
Невзирая на эскадрильи вражеских бомбардировщиков над головой, Шарлотта повезла детей кататься на лыжах в Шмиттенхёхе, около Целлера [391]. Присланный Гиммлером — человеком, на чьи плечи легло много трудов [392], как объяснял ей Отто, — кофе пришелся весьма кстати [393]; Шарлотта гордилась присужденным ей на День матери Почетным серебряным крестом немецкой матери за многодетность. Отто, разъезжавший по северу Италии в открытой машине, жаловался на лютый холод. Помимо ситуации на востоке, где со дня на день должно было пасть Генерал-губернаторство, в Италии тоже было «тревожно» [394], множились налеты союзников, Муссолини терял власть. «Спасибо, что миришься с моими слабостями», — писал Отто Шарлотте, зная, что неидеален. Он поддержал ее в намерении пожертвовать его повседневную униформу для Volksopfer Sammlung (кампании поддержки вооруженных сил), включая черный мундир СС, но серую форму предпочел сохранить [395].
В конце января Красная армия взяла Краков. «Наш прекрасный рейх разрушен, — написала Шарлотта 24-го, — невозможно представить, что над городом снова польский флаг» [396]. Через два дня Бригитта Франк призналась ей, что стремительность падения застала ее мужа врасплох и что он едва спасся, «оставшись королем без королевства» [397]. 30 января Шарлотта отметила 12-летнюю годовщину взятия власти нацистами. «Мы были исполнены уверенности и надежды, — записала она, — все было чудесно, ты впервые встретился с фюрером». Теперь положение стало мрачным, но пока жив фюрер, жива надежда [398]. Слушая по радио речи Гитлера, Отто успокаивался от ясности мысли фюрера, но агрессивность его интонаций тревожила [399].
В феврале Шарлотта побывала в Зальцбурге, где была шокирована картиной лишений. «Сотни иностранных рабочих, люди в лохмотьях, огромные воронки, разрушенные дома, обломки, грязь», — писала она [400], напуганная толпами иностранцев в своей стране. Теперь пришла очередь Отто впасть в уныние. «Будет лучше, когда я снова смогу плавать: ежедневные упражнения восстанавливают баланс». Тем не менее на его столе стояли свежие гвоздики и розы, над камином висел пейзаж озера Гарда, за садом и озером высились горы — «мост к семье на Целлере» [401].
Отто тревожили налеты союзников на Вену [402], «грозящий нам рок» [403], но он отказывался признавать близость конца. «Это была бы слишком большая несправедливость для такого доброго, правдивого, верного и храброго народа, слишком большая утрата для мира» [404]. Одна из рабочих поездок навеяла ему воспоминания о детстве, и он написал длинное письмо Хорсту, поблагодарил сына за прекрасные рисунки и письма. «Мне было хорошо в моем старом Триесте», где многое напоминало о старой императорской военной школе плавания — там он научился плавать; он также заглянул в бывшую семейную квартиру на Виа Бономи. Сад его детства стоял запущенный, акведук, запомнившийся громадиной, уменьшился в размере. «Здоровья и сил тебе, — пожелал он пятилетнему сыну, — старайся, чтобы папа и мама тобой гордились. Хайль Гитлер!» [405]
