Михаил Колесников - Последние грозы
Он возбуждался все больше, беспокойно двигался под взглядом Макошина, нервно разглаживал курчавящиеся бакенбарды, выкатывал голубые глаза, стучал трубкой о мраморный столик.
Макошин заколебался: дело принимало совсем не тот оборот, какого следовало ожидать. Вот так — прямо на Лемнос, с визитом к вешателю Слащову. Поднимай, Слащов, свой корпус — и на пароход. Поедешь в Красную Россию, где тебя хорошо помнят за содеянные злодеяния в Николаеве и Крыму.
Очень уж легко сдался генерал Гравицкий. Такая податливость прямо-таки наводит на подозрения. Конечно же выдать Врангелю посланца Дзержинского и Фрунзе — значит получить повышение в звании и в должности. Поступок Гравицкого даже предательством назвать будет нельзя: его дивизию расколошматили, а самого вышвырнули вон за пределы России, и он считает себя вправе отомстить за все. Неужели расчет оказался неправильным?..
Гравицкий вдруг словно бы угас, сделался суетливым, заглянувшему на звонок коридорному приказал принести коньяк, кофе, фруктов. И помидор. Недозрелых помидор, какими торговали на лотках. Гравицкий обожал помидоры.
Только теперь Макошин сообразил, что их разговор могли подслушивать: чего не учел, того не учел. Дырявая шляпа — вот ты кто, Макошин! Обрадовался, сразу все выложил… Чекист, называется…
И вдруг, без всякого перехода, словно смущаясь и от этого спеша, Гравицкий заговорил о несчастной жизни эмигрантов, о тяжелых условиях на Лемносе.
— Там много офицеров. Из тех, кто до войны играл в теннис, гольф или бридж, катался верхом, танцевал и считал себя аристократом или на три четвертых аристократом. Каждый из них с умилением вспоминает, как в последнее воскресенье масленой недели — в канун чистого понедельника — обжирался блинами и участвовал в маскараде, изображая какого-нибудь дона Родриго, и курил конечно же только «Масаксуди». Их учили хорошим манерам, языкам. Сейчас дуются в карты, проигрывая все, что только можно проиграть. Остаются без подштанников. Психические расстройства, поножовщина, даже на дуэль вызывают друг друга. Грабеж греческого населения, убийства, насилуют женщин. Дезертирство носит эпидемический характер. Там от одного северного ветра можно спятить. Что-то вроде марсельского мистраля.
Он себя вел как-то странно, бормотал, словно бы не замечая присутствия Макошина:
Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды…
«Уж в своем ли уме?» — невольно подумал Макошин, ему стало не по себе. Будто угадав его мысли, Гравицкий сказал с улыбкой:
— От вашего признания и предложения какой-то ералаш в голове. Этакое эйфорийное состояние. И в то же время задаюсь вопросом: почему он явился именно ко мне? Кто наслал вас? Значит, есть тут, под боком, кто-то, знающий меня лучше, чем я себя! Очень мило.
Макошин ничего не ответил. Глаза его неотрывно следили за генералом.
Они пили кофе из крошечных серебряных чашек, коньяк, закусывали незрелыми помидорами, неизвестно когда и где успевшими вырасти: возможно, их привозили из южных провинций бывшей Оттоманской империи. В окно, задергивающееся серыми бархатными портьерами, виднелись еще оголенные миндальные деревья, сквер с прошлогодними клумбами. Макошин реагировал на каждый шорох за дверью, хоть и старался не подавать вида, дышал ровно, как дышат во сне. История, в которую он так легко впутался, нравилась ему все меньше и меньше. Значит, информация о Гравицком оказалась не совсем доброкачественной.
Генерал бросил взгляд на часы-браслет.
— До вечера вам лучше не выходить из номера. Вы не имеете права рисковать.
— Но кому нужен увечный воин? — с легким смешком отозвался Константин.
— Все так. Дело, видите ли, в том, что в Константинополе свирепствует жандармерия государств, оккупировавших город. Она часто устраивает облавы на русских беженцев — будь то солдаты или штатские люди, — схваченных сразу же отправляют в беженский лагерь для выяснения обстоятельств. Они не знают русского языка, а потому никакие документы не помогут. Лучше уж переоделись бы в офицерскую форму. Поручиков и штабс-капитанов здесь как нерезаных собак. Можете прилечь, а я тем временем раздобуду вам одежду и золотые погоны.
— Обойдусь. Владею английским и французским. Я буду сопровождать вас. Кто посмеет задержать лицо, сопровождающее генерала?
Гравицкий спрятал усмешку в усах.
— Ну а если вас успели выследить и ждут, чем все кончится? Если поймут, зачем вы пожаловали, то могут просто убить. У них большой опыт в таких делах. Они не хотели вас трогать, когда вы шли сюда. Идеальная обстановка: никто не узнает, кто расправился с вами; убийцы сразу же испарятся. Что вы на это скажете?
— Ничего не скажу. В самом деле: если бы я был таким беспечным человеком, то не стоило бы ходить сюда. Можете быть спокойны: хвост я за собой не привел, вам ничто не грозит.
— Ну, при таких условиях я не могу, как хотел бы, гарантировать вашу безопасность. Кроме того, не думаю, что вы найдете интересным бродить сейчас по улицам, где неспокойно.
Это было сказано с таким жаром, что Макошин не мог не улыбнуться:
— Будем надеяться на лучшее. — И сменил тему разговора: — Чем занят Врангель?
— В основном интригами и заигрываниями с королем Александром. Хочет перенести свой штаб в Югославию, в Сремски Карловицы. С англичанами разругался в пух и прах. С французами — тоже. Торговое соглашение между Великобританией и РСФСР, подписанное несколько дней назад, вызвало шок в белых кругах: смертный, оставь надежду… Барон грозится перебросить войска в Болгарию и Сербию, срочно направил к Александру генерала Шатилова для переговоров о передислокации русской белой армии. На этом настаивает и генерал Кутепов, еще зимой прошлого года задумавший бросить Врангеля и перейти на службу к Александру.
Гравицкий был посвящен во все переплетения политики Врангеля, и слушать его было интересно и полезно.
После этих слов исчезало представление об изолированности белой эмиграции в Турции от других стран. Врангель то и дело насылал своих эмиссаров в Париж, в Берлин, в Мюнхен, в Белград, Варшаву, Прагу. Где-то там, в странах Европы, создавались монархические союзы, контрреволюционные группировки, борющиеся между собой за лидерство и печатающие свои газеты; где-то генерал Краснов пытается сколотить из остатков белой армии четыре корпуса и двинуть их на Петроград; где-то возникают офицерские союзы; бывший командующий «западной добровольческой армии» Авалов-Бермонт, проживающий в Гамбурге, планирует поход на Москву; великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович никак не могут поделить несуществующий престол; эсеры и кадеты, Керенский и Милюков сплачиваются в «коалицию»; вся эмигрантская шушера пытается объединиться в антисоветский лагерь, но из этой затеи пока ничего не получается.
