Тарас Шевченко - Автобиография
– Сваволишь, Гелено! – проворчала дуэна и принялася разливать кофе.
– Где вы пропадали? – быстро спросила меня резвушка Гелена и, не дав мне выговорить ответа, продолжала: – А брат хотел уже ехать за вами в Будище. А бедный Прохор плачет от горя. Я тоже чуть-чуть не заплакала, – прибавила она, улыбаясь. – Да! – сказала она, как бы вспоминая что-то. – Мне нужно вам приятную новость сказать по секрету. – И, наклонясь ко мне, прошептала:
– Вы понравились панне Дороте!
– Рад стараться, – сказал я смеясь, а про себя подумал: «Убил бобра!»
– Не смейтеся, – сказала она серьезно. – Это большая редкость. Ей даже брат мой не нравится. Я не знаю, чтобы ей кто нравился, кроме меня и Прохора. А вы третий. Вот что! – прибавила она, взглянув на безмолвную панну Дороту.
– А когда так, – сказал я шутя, – так нечего напрасно время тратить. Честным пирком да и за свадебку.
– Она не пойдет замуж, – пресерьезно сказала прекрасная Елена. – Она давно уже черница, сестра-кармелитка, и для меня только остается здесь и не едет в свой кляштор.
– Гелено! Кофестынет! – сказала громко панна Дорота.
– Зараз, моя мамочко! – сказала нежно моя прекрасная собеседница и протянула руку к чашке.
После минутного молчания она снова обратилась ко мне и сказала:
– Я слышала, что вы умеете рисовать портреты. Нарисуйте мне мою мамочку, мою милую панну Дороту.
– Сваволиш ь, Гелено! – проворчала панна Дорота и едва заметно улыбнулась.
– Не сваволю, моя любая мамуню, не сваволю. Когда вы уедете в свой кляштор, я буду смотреть на портрет ваш и буду ему книгу читать, как вам теперь читаю. Нарисуете? – прибавила она, быстро обращаясь ко мне.
Я дал слово исполнить ее желание.
– И брата нарисуете? – спросила она наивно.
– И вас, и брата, и всех нарисую.
– Как я рада! Как я рада! – сказала она, хлопая в ладоши.
– А есть ли у вас краски? – спросила она после минутного восторга.
– Есть в Будищах, – сказал я.
– Так это все равно, что и здесь, – сказала она и выбежала из павильона.
Через полчаса она возвратилася назад и сказала:
– Брат сам едет в Будища и привезет вам все, и даже вашего Трохима. Брат мой его очень любит. А я его еще и не видала, – прибавила она. – Должен быть хороший человек, когда брат полюбил.
– Родной внук вашему Прохору, – сказал я.
– Ну, так, верно, хороший. И грамотный?
– Грамотный, – отвечал я.
– Как бы я была рада и счастлива, если бы мой брат выучился грамоте, – сказала она как бы про себя и призадумалась, склонив свою прекрасную головку на плечо траурной, неподвижной панны Дороты.
– Я сама его выучу читать, – сказала она, как бы от сна пробуждаясь. – А кто же его писать выучит? Прохор тоже писать не умеет. Он и читает только одну Псалтырь. Посоветуйте, что мне делать? – прибавила она, обращаясь ко мне.
– Не только посоветую, даже помогу вам в этом добром деле, – сказал я и тут же предложил своего Трохима в наставники моему однорукому герою.
Теперь уже не по привычке и не напрасно проворчала панна Дорота: «Сваволишь, Гелено!» – потому что ее шалунья Гелена не дослушала моего предложения, бросилась ко мне на шею и принялась целовать меня со всей нежностью пламенно любящей сестры.
– Чем же мы с братом заплатим вам за любовь вашу? – сказала она, успокоившись.
– Любовью, – отвечал я спокойно. – Выслушайте меня, – продолжал я. – Вот мой план. Я вам оставляю моего Трохима на весь год. А вы отпустите со мною своего Прохора в Киев тоже на весь год.
Панна Дорота взглянула на меня и как бы испугалась.
– Если только Прохор согласится оставить вас.
Панна Дорота по-прежнему опустила голову.
– О, наверно согласится. Я уговорю его.
Панна Дорота поморщилась и взглянула на свою Гелену. А та, поняв ее взгляд, и со слезами на глазах бросилась перед нею на колени и, целуя ее руки, приговаривала: «Мамуню моя! Серце мое! Я сама возьму заступ и буду копать твои гряды еще лучше Прохора. Только отпусти его, моя мамочко, мое серденько!»
Панна Дорота, с минуту помолчав, наклонилась к ней, поцеловала ее в голову и едва слышно проговорила:
– Згода.
В это время робко вошел в павильон Прохор и, увидя меня, перекрестился и сказал:
– Слава тебе Господи, царю небесный, найшлыся-таки! А я думав, що вы вже од нас на Бассарабию помандрувалы, – прибавил он, улыбаясь и утирая пот с лица.
Подойдя к Прохору, я объяснил ему, в чем дело, не подозревая его несогласия. Но вышло иначе. Он выслушал меня внимательно, призадумался, а через несколько минут раздумья посмотрел на панну Дороту и лаконически сказал:
– Не пойду.
– Почему? – спросил я тоже лаконически.
– А на чий руки я их покину? – сказал он, указывая на панну Дороту.
– На их руки, – сказал я, указывая на хозяйку.
– Молоде! – сказал он и вышел из павильона.
Решительный отказ этого полуубитого бедняка мне чрезвычайно понравился. Это задело за живое мою хохлацкую натуру. Он человек, а не безответный раб, который умеет только сказать: «Как прикажете!» Я тут же дал себе слово склонить его на свою сторону. С этим упрямым намерением я обратился к своим собеседницам, сказал им про отказ Прохора и просил их уговорить его ехать со мною в Киев, хоть бы для того только, чтобы поклониться печерским чудотворцам.
– От вас теперь зависит, – прибавил я, – привести мой проект в исполнение.
Панна Дорота обещала свое содействие, я поцаловал ее костлявую руку. Предложил прекрасной Елене прогуляться со мной, но прекрасная Елена мне, своему Парису, отказала. Я раскланялся и вышел в сад.
VII
– А куды вас тепер бог понесе? – спросил меня стоявший за дверьми Прохор.
– А куда глаза глядят, – отвечал я.
– Куда глаза глядят, – повторил он шепотом. – А де вас тойди шукать, як заблудыте в нашому Вавилони?
На разумный его вопрос я не знал, что сказать ему. А он, глядя на меня, улыбался, поворачивая в руках свою шапку-чабанку. Я никогда не любил прогулки с кем бы то ни было, ни даже с прекрасной и не сентиментальной женщиной. Прогулка сам на сам имеет для меня какую-то особенную прелесть. И я был в душе доволен отказом даже прекрасной Гелены. Теперь же, сознавая истину слов предусмотрительного Прохора, я готов был просить его сопутствовать мне по загадочному лабиринту, или, как он сказал, по Вавилону. И оно было бы весьма кстати. Во время прогулки я мог бы завести речь о панне Дороте и узнать всю подноготную. А ее подноготная меня сильно интересует.
– Не пойдешь ли ты, Прохоре, со мною погулять по вашему Вавилону?
– Ходимо, – сказал он, улыбаясь и накрывая свою лысину чабанкой.
