Николай Шмелев - В лучах прожекторов
— Очевидно, что-то необычное ожидается сегодня, — нарушил общее молчание Пахомов.
— Наверно. Сейчас узнаем, — поддержал его кто-то вяло.
Подошел командир полка.
— Прошу садиться и внимательно слушать, — сказал Шевригин. Его лицо было серьезно, брови слегка нахмурены. Летчики достали карты, карандаши, линейки.
— Товарищи! — начал майор. — Немецкие войска вывозят награбленное у нас добро по железной дороге Орел — Брянск. В Карачеве большое скопление эшелонов. Нашему полку приказано нанести удар по станции. Атаковать будем поэкипажно всем полком. Первой полетит третья эскадрилья, за ней — вторая, последней пойдет первая. Бомбовую нагрузку взять максимальную. Впереди для освещения цели пойдут два экипажа. Первым — Шмелев, вторым — Супонин. Этим двум взять по четыре осветительные бомбы. Остальным — фугасные, мелкие осколочные и термитные.
Такие задания для нас были наиболее трудными. Железнодорожные станции, а тем более узлы, всегда прикрывались несколькими батареями зенитной артиллерии разных калибров, подразделениями прожекторных и звукоулавливающих установок. Все эти средства сводились в единую систему круговой противовоздушной обороны узла, управляемую централизованно и поэтому действующую довольно согласованно. Попадая в такую зону, самолет непрерывно находился в «поле зрения» прожекторов, в створе подслушивания звукоулавливателей, в зоне действия зенитного огня. Кроме того, для прикрытия некоторых железнодорожных узлов немцы привлекали истребителей-ночников.
В общем, предстоящая задача была не из легких, и поэтому к ее выполнению готовились особо тщательно.
Разойдясь по землянкам, экипажи принялись изучать боевое задание. Когда двинулись к своим самолетам, совсем стемнело. Техник звена Евгений Дворецкий, как всегда, доложил о готовности самолета к полету; младший сержант Сукачев — о готовности вооружения.
Через несколько минут самолеты в установленном порядке пошли в воздух. Со мной сегодня летит Николай Пахомов.
Набирая скорость, самолет идет в ночь. На высоте более полутора тысяч метров пересекли линию фронта.
— Слева впереди Карачев, — доложил через несколько минут штурман.
— Вижу.
Высота 2500 метров. Почему-то мне вдруг стало страшно заходить на этот крупный, еле просматривающийся пункт.
Так как наша разведка еще не успела выяснить точное расположение зенитных средств, приходилось придумывать, как лучше в этих условиях обмануть противника.
— Коля, приготовься, сейчас отойдем немножко вправо и на цель будем заходить с запада. Хорошо?
Пахомов согласился.
Это отклонение от маршрута было вызвано, может быть, не столько стремлением применить более правильный тактический маневр, сколько оттянуть время выхода ка цель. Такие минуты редко бывают в боевой практике, но когда идешь на объект и не знаешь точно, где находится твой главный враг — прожекторы, зенитные орудия и пулеметы, прикрывающие цель, — то возникает неуемное желание вскрыть их: «минуточку подождать, может быть, они сейчас заговорят, откроют себя». Верно говорят, что самое неприятное в бою — неизвестность.
Н. К. Пахмов
У первого самолета, выходящего на цель, есть одно преимущество — внезапность. Им-то мы и решили возместить отсутствие данных о противовоздушной обороне.
Медленно проплывало под крылом едва различимое полотно железной дороги. Кругом темно. Только на станции тускло мелькали искорки, вылетавшие из труб маневровых паровозов. Город затемнен. Когда цель была уже совсем близка, Пахомов скомандовал:
— Довернуть чуть вправо, а затем, после сбрасывания, — резко влево.
— Хорошо!
Он сбросил одну за другой четыре осветительные бомбы, следом за ними — осколочные. Не успели еще сработать дистанционные взрыватели осветительных бомб, как четыре прожекторных луча молнией метнулись к самолету. Яркий свет резанул по глазам и на некоторое время ослепил меня. В тот же момент раздались оглушительные взрывы. Вначале в стороне, а затем совсем рядом. Взрывной волной хвост самолета резко подкинуло вверх, машина клюнула носом, управление вырвалось у меня из рук. Я съежился. Самолет начал падать.
Опомнившись, повернул голову назад и увидел, что хвост цел, а мы пикируем. Моментально схватил ручку, нащупал сектор газа и стал выводить самолет из пике. Машина слушалась.
На высоте примерно трехсот метров удалось наконец выровнять самолет. На станции начались пожары. Это следующие за нами экипажи сбрасывали на головы фашистов свой смертоносный груз. Когда осветительные бомбы догорели, на цель вышел Супонин и вновь «повесил» четыре «фонаря». Термитные, фугасные и осколочные бомбы рвались в разных концах станции.
А мы, что называется, «на всех парах» устремились домой.
Сели благополучно. Выключив мотор, я сказал подбежавшему технику:
— Женя, осмотри хвост, нас чуть не тюкнули.
Дворецкий достал фонарь и стал внимательно осматривать хвостовое оперение. Стабилизатор, руль поворота и фюзеляж были пробиты более чем в пятидесяти местах. В лонжероне стабилизатора застрял солидный осколок. Осторожно вынув, Дворецкий передал этот «трофей» мне. Долго я носил его в планшете как память о «Карачевской операции».
После полетов Скочеляс вновь пошел к командиру полка и попросил разрешение слетать в Орел. Тот не возражал.
— Хорошо, лети. Только осторожнее. Даю тебе три дня отпуска.
Летчик Умелькальм доставил Михаила на небольшую площадку около Орла, а сам вернулся в полк. Потом Скочеляс рассказывал, как он шел, нет, не шел, а бежал к родному дому. Живы ли родные?
На двери дома висел замок. Разные мысли лезли в голову. Раз дом заперт — значит, в нем кто-то живет. Скочеляс зашел к соседям. Те сообщили, что отца расстреляли, мать куда-то уехала, а в доме живет его бабушка. Вернулся к дому. Замка на двери уже не было. Со слезами Михаила встретила бабушка. Она рассказала, что отец перед приходом немцев успел эвакуировать мать вместе с братом и сестрой, а сам уехать не смог. А бабушка уезжать отказалась.
После захвата Орла фашисты приказали под угрозой смертной казни всем машинистам явиться в комендатуру. Отец Скочеляса — Петр Демьянович — не пошел, а кто-то из предателей донес. Через три дня отца Михаила забрали и расстреляли «за неподчинение немецким властям». Бабушка хотела похоронить его, но фашисты не разрешили. Она так и не знает, где сейчас лежит отец.
Тринадцатого августа нас вновь подняли по тревоге.
На КП командир полка обратился к летчикам:
— Наши войска неудержимо идут на Запад. Мы давно не бомбили аэродромы противника. И вот сегодня получен приказ нанести удар по аэродрому Городище. Там скопилось много транспортных pi боевых самолетов. Задача — уничтожить их!
