Виталий Дымов - Мордюкова, которой безоглядно веришь
Нонне хотелось доказать, объяснить не только матери, но и себе самой разложить по полочкам, почему семейная жизнь её всё больше напоминает какую-то драму, если не трагедию. Она ведь как с детства жить привыкла — размашисто, ярко, от души, по сторонам не оглядываясь. Смеяться — так во весь голос, плакать — так навзрыд, а любить — так без оглядки. И самое обидное, что сама ведь поверила в возможность такой безоглядной любви между собой и Тихоновым. Романтическими чувствами себе голову вскружила, а затем и ему. И атмосфера окружающая помогла. Съёмки «Молодой гвардии», романтика подвига героев, сыгранных ими… К чему-то возвышенному душа стремилась. А оказалось-то на поверку совсем по-иному. Тихонов — он словно из какого-то другого мира человек оказался, не из такого, к которому она с детства привыкла. Как говорится, не от мира сего. Не в смысле какой-то сумасшедшинки, нет, этаким обвинением грешить на человека ни в коем случае нельзя. В хорошем даже смысле не от мира сего, если вдуматься. Только вот в реальной жизни с таким жить ой как непросто!
«Да в чём же ты его неприспособленность к жизни видишь?» — мать в ответ спрашивает. «Да ты посмотри, — Нонна горячится, — посмотри на него сама повнимательнее!» Тихий он, молчаливый, сумрачный, всегда в себя погружённый, в мысли свои. Скучно с ним.
Нонна уже во время учёбы приметила, что душа у Вячеслава как актёра больше к таким ролям лежит, где много говорить не нужно. Нет, он, понятное дело, разные роли мог хорошо сыграть — талантом Бог не обидел. Но вот по-настоящему натуру свою проявлял, без принуждения над собой, когда не нужно ему было эмоции напоказ выставлять, перед зрителями расплёскивать. Ему бы, иногда Нонна думала, партизана какого сыграть. Или там разведчика в тылу врага — как раз для него. Подпольщика в «Молодой гвардии» сыграл ведь уже раз.
Тихонову большие и шумные компании ни к чему, как оказалось. Ему и без них хорошо, комфортно. Вот, скажем, у самовара сидеть, чаёк попивать за чистой скатеркой, газеты неспешно почитывать — это он любит. Час, два, три мог бы так вот сидеть и наслаждаться… Грибы собирать — тоже любимое занятие. Когда удаётся за город выбраться, оживает весь, тихой какой-то радостью светится. Даже цветочков полевых букетик, бывает, по дороге сорвёт и Нонне потом ткнёт: на, мол, супруга, наслаждайся! И в земле покопаться не против, даром что горожанин. Оно и понятно: Павловский Посад, где вырос, — это вам не столица. Тут, почитай, у каждого свой сад и огород. А по теперешним несытым временам без грядок и не особо проживёшь. Так что, когда к родителям выбирается, то картошку сажать или копать всегда помогает. И с удовольствием.
А ещё голубей любит. Рассказывал раньше, как в детстве с пацанами голубей гоняли, как целые голубятни держали. В Москве-то их не особо подержишь сейчас, почему и скучает до сих пор. Опять же, как приедет в свой Павловский Посад, так норовит к знакомым сходить, у кого голуби водятся. Залезет под крышу, свистит, руками машет!..
Бытовые обстоятельства, в которых жила семья Тихоновых, тоже не располагали к веселью. Ну, во-первых, про жильё сказать нужно. Пока учились, хоть чуланчик, но в общежитии вгиковском имели. А когда получили оба свои дипломы с отличием и в Театр-студию киноактёра были зачислены, пришлось из институтской общаги уходить с Володей на руках. Не совсем на улицу, понятно, но и не в хоромы царские, не в те высотные здания, о которых Нонна мечтала, когда в Москву впервые пять лет назад приехала. Дали жильё, называется. Хоть и именуется дом «строением барачного типа», да только как барак ни называй, он всё равно бараком останется.
И только спустя время расстаралось руководство театра дать комнату для молодой семьи. В коммунальной квартире. Как раз четыре комнаты — на четыре семьи. После барака вселялись — счастливые! Только вот поубавилось счастья, когда выделили по ордеру комнату… проходную. Да ещё пожарные категорически запретили хоть какую-то стеночку поставить, отгородиться, чтобы чужие люди не ходили через неё. Нельзя, мол, безопасность пожарная нарушается. Такое вот издевательство и получилось. И не на день или там на месяц. (Но Нонна поначалу и представить не могла, что жить в проходной комнате коммуналки придётся целых десять лет!) А в комнате попробуй-ка все разместись — муж, жена, маленький Володя, да ещё, бывало, няню приходилось брать, а к тому же почти постоянно кто-то из кубанских родственников жил. Так вот и ютились… На кухне общей — тоже не рай. Два на два метра, плита газовая на четыре конфорки — и это всё на четыре семьи. Все хозяйки как соберутся готовить, так не повернуться. Пока доберёшься до своей кастрюли или сковородки, уже всё сбежало или подгорело… А тут ещё сынишка не вовремя проснётся, маму зовёт. Бросишь всё, бежишь к нему, любимому, ясноглазенькому… А сколько, бывало, на руках его по городу носила? Не всегда ведь есть с кем оставить — приходилось и на работу, в театр брать, как в институт раньше. Спешишь на работу, а тут — глядь — пелёнки опять намочил. Присядешь на лавочке в скверике где-нибудь, а то и около газетного киоска пристроишься на прилавке — и пеленаешь. Такие вот дела…
А с деньгами какая ситуация, разве лучше? Сталинскую премию-то давно потратили, ведь нельзя было Нонне своих с Кубани не поддержать. Без неё кто о братьях-сёстрах позаботился бы? А Вячеслав — нет, не возражал, напраслину на человека возводить не нужно. Он ведь тоже не из графской семьи — из рабочей, цену деньгам знает, но и цену помощи людской тоже знает. Сам, если понадобится, готов с себя последнюю рубаху снять и отдать тому, кому она ещё нужнее окажется. Да и гордость у него тоже ведь своя имелась, чтобы распоряжаться, как полученные женой деньги потратить…
В общем, быстро ушла премия, а жить-то дальше и Володьку растить нужно. А какие там заработки у молодых актёров — смех один! Вот-вот, через слёзы. Так что приходится каждую копеечку считать. До получки, как ни экономь, а дотянуть не получается. Приходится, хоть и стыдно, по соседям ходить. Обойдёшь не один этаж, пока упросишь одолжить до следующей зарплаты хоть сколько-нибудь. Взмокнешь вся, вспотеешь, пока по лестницам бегаешь. Не выдержишь, придёшь вся в слезах — и к мужу: да кто ты такой, в конце концов? Глава семьи, кормилец — или так, для мебели?! Сделай хоть что-то, чтобы так не бегать, не унижаться. Плечами пожимает: что ты тут сделаешь? Я же деньги не печатаю, говорит. Когда рожала, моего согласия не спрашивала… Любимая это тема у него — нет-нет, а вернётся к своим упрёкам. Иногда покажется, что всё, забыл уже об этом, да не тут-то было.
А ведь бывало, что и находила у него время от времени деньги, пусть и небольшие, где-нибудь в кармане. Не трогали, получается, его жёнины слёзы. Нет, не на выпивку припрятывал, врать не буду, но разве от этого легче?
