А. Махов - Тициан
Известно, что с годами моль подточила некоторые листы альбома, и в 1547 году появилось второе отреставрированное издание с указанием имени нового типографа, что внесло определенную путаницу с датировкой. Но сегодня окончательно доказано, что Тициан выполнил работу, сподвигнутый военными событиями, которые имели место на материковой части Венецианской республики в период 1513-1515 годов, так как судьбы отечества глубоко волновали его как истинного гражданина.
По поводу батальной картины появилась новость, которую недавно, как сорока на хвосте, принес зашедший в мастерскую Аурелио. Оказывается, отныне всеми заказами работ для украшения зала Большого совета будет заниматься особая комиссия старейшин, возглавляемая самим дожем, а посему нужно теперь обращаться прямо к нему, минуя Совет Десяти. Тициан не заставил себя долго ждать и принялся за очередное послание. «Светлейший дож, — писал он, — я хочу, чтобы Вы лично увидели одну из моих картин, над которой я работаю вот уже почти два года. Пока никто еще не создавал столь сложных по исполнению полотен для зала Большого совета. Сегодня я обязуюсь завершить работу за свой счет. Мне не нужен никакой аванс, кроме десяти дукатов на краски и трех унций имеющегося в конторе по поставке соли при Немецком подворье ультрамарина, а также четырех дукатов в месяц одному из двух моих помощников. Работу второго я целиком оплачиваю из своего кармана. Прошу Вас также распорядиться, чтобы контора по поставке соли взяла на себя обязательство о выплате мне по завершении работы над картиной 400 дукатов, то есть ровно половины того, что запросил однажды за такую же работу Перуджино…»42 Сведения об условиях, запрошенных Перуджино, вероятно, были сообщены ему секретарем Совета Десяти Аурелио.
Итак, Тициан вознамерился войти со своим искусством в святая святых республики Святого Марка — в парадный зал Большого совета, где сто именитых патрициев принимают важнейшие государственные решения. Берясь за перо и сочиняя очередное послание влиятельным членам Совета Десяти, он не мог предположить, что вся эта история с написанием батальной картины обернется для него такой же мукой, каким для Микеланджело оказался изнурительный труд над грандиозной папской гробницей или, как сам мастер назвал ее, «этой горой каррарского мрамора». В течение сорока лет великого флорентийца донимали наследники папы Юлия II, требуя от него завершения работы, к которой скульптор давно остыл. Тициана же правительство Венеции в течение четверти века будет терзать вечными упреками за медлительность, угрожая применением суровых санкций. Результат окажется весьма плачевным, хотя Тициан никогда не узнает, что страшный пожар во Дворце дожей, случившийся ночью 20 декабря 1577 года, уничтожит вместе с другими его картинами и это вымученное творение, как когда-то в огне войны погибли данные о точной дате его рождения. Неслучайно, как отмечают биографы, Тициан с детства так боялся огня, памятуя о вспыхнувшем однажды лесном пожаре, который вплотную подошел к отчему дому. Тогда всем чадам и домочадцам пришлось ночь провести под открытым небом. Вот почему в доме и в мастерской он обычно строго проверял, не осталась ли где горящая свеча, прежде чем лечь спать.
Наконец, до Тициана дошли сведения, что правительственная комиссия двадцатью голосами «за» и четырьмя «против» приняла его предложение, но запрошенную сумму гонорара снизила до 300 дукатов. Дело сделано, пора бы уж браться за картину. Но как тогда поступить со столь выгодным заказом для Фрари или настойчивым приглашением феррарского правителя? Чему отдать предпочтение? Голова шла кругом. Жаль, что не с кем посоветоваться — брат уехал по делам в Пьеве, старина Пальма все еще дулся на него из-за Виоланты, а компанейский Лучани был в далеком Риме.
Весьма кстати подвернулся его давний приятель по мастерской Беллини — молодой художник из Феррары Джованни Лутери по прозвищу Доссо Досси. Его прозвище было совершенно непонятного происхождения. Обычно художники назывались по месту их появления на свет (Антонелло из Мессины, Леонардо из Винчи, Веронезе из Вероны, Пармиджанино из Пармы, Порденоне и Корреджо — тоже названия городов) или по профессии их родителей (Тинторетто — сын красильщика). Доссо был моложе Тициана, но уже успел обрести имя в родном городе, где работал и его младший брат Баттиста.
Вспомнив былое, Тициан отвел с ним душу. Ему нравился ироничный и веселый Доссо, порассказавший немало любопытного о феррарском правителе Альфонсо I д'Эсте, который не скупится, пополняя и без того свою богатую художественную коллекцию. Год назад от Беллини поступила заказанная ранее картина на мифологическую тему, но герцог остался ею не совсем доволен. Уходя, приятель уговорил Тициана немного развеяться и прокатиться вместе до Феррары, тем более что докучливый посол герцога настолько расщедрился, что готов даже оплатить им проезд.
ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА В ФЕРРАРУ
Выехали ранним утром 31 января 1516 года. День был солнечный, но морозный. Тициан взял в дорогу обоих своих помощников. На материке в Местре их ждал нанятый в конторе Таксиса удобный экипаж с подогревом, запряженный четверкой добротных лошадей. Путь был выбран не по Ромейской, более короткой, дороге, где в эту пору была непролазная грязь и распутица, особенно в районе Комаккьо с его лиманами и болотами, а через Падую, до которой домчались с ветерком. Остановились передохнуть немного у известного трактира Педрокки, где решили отобедать. Но разговор за столом затянулся, а Тициану еще хотелось показать Доссо свои росписи в братстве святого Антония. Пришлось заночевать в городе.
Покинули Падую рано, едва забрезжил рассвет. Их еще ждали две сложные переправы через реки Адидже и По, к тому же требовалось время на смену лошадей. Проехали живописные Эуганейские холмы, мимо приветливого городка Аркуа, где вдали от родного Ареццо нашел последнее пристанище Петрарка. И вскоре их взору предстала привольная Паданская равнина, укрытая снежным покровом с чернеющими там и сям проталинами.
Всю дорогу Доссо развлекал Тициана рассказами про своего взбалмошного герцога, удивлявшего в молодости странными выходками. Однажды утром он выскочил из дворца нагишом со шпагой в руке, изрядно напугав оторопевших горожан. Дабы сын остепенился, правящий герцог Эрколе начал приобщать его к делам государства. Он же выбрал ему в жены Анну Сфорца, сестру одного из миланских князей. Но молодой повеса Альфонсо предпочитал хворой жене общение с наложницами, наградившими его французской болезнью. После смерти жены и отца ему пришлось всерьез заняться делами своего небольшого герцогства, игравшего определенную роль в общем раскладе политических сил. Чтобы его владения не прибрала к рукам алчная Венеция с ее ненасытным аппетитом на чужое добро или не в меру воинственный папский сынок Цезарь Борджиа, ему пришлось решиться на второй брак и по совету своей мудрой сестры Изабеллы д'Эсте взять в жены небезызвестную Лукрецию Борджиа, красавицу и умницу, успевшую дважды сменить мужей. По ней поныне вздыхает мечтающий о сане кардинала дамский угодник Бембо, который посвятил ей своих «Азоланских нимф». На все это герцог смотрит сквозь пальцы, ибо выгодным браком он сумел отвести от себя угрозу со стороны не брезгующего ничем братца жены, головореза Цезаря Борджиа.
