Сергей Плеханов - Писемский
Не только по соименности с суровым самодержцем прозвали губернатора Иваном Грозным. Резок, скор на расправу был генерал. Все дрожало перед ним не только на службе. Даже нечиновные богатые дворяне, привыкшие помыкать всеми, робели при появлении Каменского. В том доме, который почтил своим вниманием отец губернии, начиналась какая-то восторженная беготня хозяев и их гостей; добрых полчаса проходило, пока уляжется чреватая обмороком радость, пока продолжится своим чередом баталия на зеленом сукне, а общество с прежней игривостью станет отплясывать гросфатер.
Иван Васильевич не только наполнял громом вселенную, он и дело свое хорошо знал. Взяточники его как огня боялись. Энергичный администратор с первых же шагов по костромской земле заявил себя гонителем и искоренителем всякой неправды, причем орудием расправы нередко становился увесистый генеральский кулак. Кстати, неосторожность Каменского по этой части и была причиной его перевода в Кострому с прежнего губернаторского «стола». Он ударил вице-губернатора, и тот нажаловался на утеснителя в Петербург. Но и на новом месте «Иван Грозный» не утихомирился. Рассказывали о таких его внушениях: слышали-де, проходя мимо губернаторского дома, стон из открытого окна (в первом этаже помещалась канцелярия). А когда спросили у стоявшего на крыльце сторожа, кто болезнует, получили ответ: «Сегодня Сам сердит, правителя канцелярии неловко задел, зуб вышиб, вот бедолага и охает».
К этому-то громовержцу определился на службу Писемский. Первые полгода он состоял младшим чиновником для особых поручений при костромском военном губернаторе Каменском без жалованья. И, видимо, проявил себя деятельным, толковым исполнителем, ибо в мае 1849 года был по представлению «Ивана Грозного» определен на такую же вакансию с жалованьем.
В то время должность чиновника для особых поручений считалась весьма важной. Занимавший ее человек был, что называется, на виду, перед ним заискивали даже большие чины. Ведь он являлся лицом, приближенным к губернатору, вроде статского его адъютанта. Кроме того, чиновник этот представлял собой, в сущности, следователя по особо важным делам, а также по тем делам, к которым в той или иной мере были причастны местные власти в уездах. Оттого приезд такого должностного лица в уездный город почитали крупным событием, за гостем почтительно ухаживала вся местная верхушка, начиная с предводителя дворянства.
За два года Писемский провел несколько крупных следствий, исполнял не очень-то приятные задания по борьбе с расколом, посещал тюрьмы и арестантские дома. Добросовестность и аккуратность нового чиновника были замечены и оценены. Губернатор стал относиться к нему подчеркнуто дружелюбно, неизменно шел навстречу его просьбам. Возможно, и литературные занятия Алексея Феофилактовича способствовали этому – все-таки нечасто встречались в губернских присутствиях люди, печатающиеся в столичных журналах...
Многие эпизоды, относящиеся к службе чиновника особых поручений, нашли отражение в произведениях писателя. Причем, вспоминая спустя десятилетия свои костромские годы, Писемский передавал увиденное и пережитое весьма точно, вплоть до деталей. Самый глубокий след в его душе оставили два дела по уничтожению старообрядческих молелен. Во всяком случае, именно об этой стороне деятельности Павла Вихрова, героя «Людей сороковых годов», с особой обстоятельностью повествовал автор романа.
Герой книги, как и его прототип, сам Алексей Феофилактович, определился чиновником особых поручений. Писемский вскоре после своего поступления на службу в течение нескольких месяцев занимался в Совещательном комитете по делам раскола и раскольников, даже был назначен секретарем этого секретного органа, учрежденного незадолго до того по высочайшему повелению в «неблагополучных» губерниях. По рапорту Писемского канцелярия костромского губернатора завела в июне 1850 года дело «Об уничтожении раскольничьей часовни в селе Урене» (в романе оно переименовано в Учню). Секретарь комитета объявил, что из запечатленной (то есть опечатанной) молельни похищены иконы. Полиция провела дознание и, открыв виновных, украденное вернула под замок. Но, поскольку часовня сильно обветшала, сквозь прохудившуюся крышу лило и иконы находились под угрозой гибели. А для того чтобы предотвратить новую попытку хищения, нужно было учредить караул. Последнее оказалось не по средствам администрации, и посему губернатор направил ходатайство в министерство внутренних дел об уничтожении молельни...
Эта история весьма характерна для тогдашней системы управления. Николаевские чиновники по-разбойничьи налетали на селения старообрядцев, крушили скиты раскольников в лесных урочищах, свозили в узилища консисторий (местных органов правительствующего синода) книги и образа. В сырых подвалах костромского Ипатьевского монастыря грудами лежали великолепные иконы древнего письма, рукописные и старопечатные книги. Чиновники духовного ведомства, изъявшие все это у своих жертв, потом им же потихоньку и перепродавали то, что не было признано за еретическое поношение догматов православия. «Возмутительные» же изображения (вроде икон, на которых присутствовали протопоп Аввакум или другие апостолы старой веры), писания расколоучителей попросту уничтожались.
Понятно, что ретивые консисторские служители и чиновники секретных комитетов терзали старообрядцев не за ересь, а за то, что в их лице Древняя Русь как бы высылала защитников народной самобытности и духовной свободы. Раскольники считали, что мир стонет под игом антихристовой власти, они отказывались молиться за царя и его семейство – это был, по сути, протест политический, он и определил остроту противоборства. По всей стране рыскала духовная полиция и громила «якобинские клубы» (так именовало пристанища раскольников III отделение). Господствующая церковь еще во времена Екатерины пошла навстречу старообрядцам – было учреждено так называемое единоверие. В лоне его последователи раскола могли пользоваться старопечатными книгами и дедовского письма иконами. С них требовалось одно – признать главенство над собой духовных пастырей, рукополагаемых православными епископами, признать и богопоставленность светских властей. Но, принимая единоверие для виду, старообрядцы продолжали тайно отправлять свое богослужение.
Довольно равнодушный ко всей этой «пре», Вихров, получивший однажды задание «накрыть» в лесной молельне таких мнимых единоверцев, вопрошал настоятеля из неблагополучного прихода:
"– Зачем было и вводить это единоверие? Наперед надобно было ожидать, что будет обман с их стороны.
