Ги Бретон - Распутный век
В припадке ярости она приказала де Вержи заманить кавалера в ловушку и убить его. Но молодой авантюрист отказался: ему претили методы посланника и фаворитки. В конце концов он поведал обо всем д'Эону, и тот скрылся у надежных друзей.
М-м Помпадур, разумеется, не испытала удовольствия, узнав о предательстве де Вержи, но заменить неверного у нее не оставалось уже времени… Весной 1764 года она серьезно заболела — прошел слух, что это горячка. Несмотря на заботы Людовика XV, состояние ее здоровья ухудшилось настолько, что она перестала интересоваться политикой и полностью посвятила себя жизни душевной. Порядком перепуганная, эта непримиримая атеистка вызвала королевского духовника. Священник, не шелохнувшись, выслушал все тайны этой жизни и, дав ей последнее причастие, собрался было уходить… Маркиза с улыбкой остановила его:
— Минутку, мсье кюре, мы уйдем вместе…
В семь часов вечера она испустила последний вздох. Теперь и д'Эон мог вздохнуть свободно.
А многочисленные тайны м-м де Помпадур немного спустя легко уместились в недлинной придуманной народом эпитафии: «Здесь покоится та, которая двадцать лет была девственницей, семь лет — шлюхой, а восемь лет — сводницей».
ДЕВИЦА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ СТАНОВИТСЯ М-М ДЮ БАРРИ
Тротуар доведет куда надо, если с него не сходить…
Д-р Ж.-М. СЭРРВопреки свидетельствам иных историков — ведь они мало заботятся о достоверном описании событий — смерть м-м де Помпадур глубоко опечалила Людовика XV. Перед тем как уединиться у себя в апартаментах, он поведал своему врачу Сена:
— Сена, лишь я один могу понять, что только что потерял…
Маркиза вот уже десять лет, как не была его любовницей, но ей удалось стать ему советчицей, премьер-министром и лучшим другом. Она стала необходима Людовику XV…
Вечером того же дня во исполнение закона, запрещающего оставлять труп в королевском дворце, тело фаворитки на носилках перенесли в Эрмитаж. Двумя днями позже, когда останки м-м де Помпадур вывозили из Версаля в Париж, шел проливной дождь… Людовик XV не мог следовать за кортежем — он смотрел на процессию из окна и, как утверждают некоторые, прошептал:
— Не миновать маркизе плохой погоды во время последнего путешествия…
Эти слова без конца повторяют все историки, не имея на то никаких оснований. На самом деле было по-другому. Вот что рассказывает в «Мемуарах» очевидец этих событий Шеверни: «Было шесть часов вечера. Разыгрался страшный ураган. Король взял Шампло под руку. Подойдя к двери интимного кабинета, ведущей на балкон, он приказал ему закрыть входную дверь и вышел с ним на балкон, В гробовом молчании он провожал взглядом похоронный кортеж, пока тот не скрылся из виду… Ненастья и завывания ветра он, казалось, не замечал. Потом вернулся в апартаменты. Две крупных слезы скатились по его щекам, и он произнес лишь одну фразу:
— Это единственные почести, которые я смог ей оказать.
Сказанное было красноречивее любых заявлений. Через день в монастыре капуцинов на Вандомской площади состоялись похороны маркизы. Можно представить замешательство священника на похоронах, где он должен был восхвалять заслуги этой женщины — общеизвестной сожительницы короля Франции в течение девятнадцати лет. Святой отец ловко выкрутился из этой ситуации:
— Почившая высокородная и почтенная дама, маркиза де Помпадур, придворная дама королевы, прошла лучшую школу добродетели: всем известно, что королева наша — пример скромности и доброты, служения Богу и милосердия… — В течение четверти часа он воздавал хвалу несравненной Мари Лещинска. После этого тело фаворитки поместили в склеп, купленный ею у семьи де ла Тремуев, что дало повод принцессе де Талмон заявить:
— Кости великой де ла Тремуй сильно удивятся, оказавшись рядом с рыбьими костями.
Народ, разумеется, оказался еще более жестоким, — на улицах распевали куплеты, которые автор не осмеливается здесь публиковать…
Когда м-м де Помпадур обрела свой склеп, король снова отдался мимолетным связям и никогда больше не произносил имени маркизы. Это никого не шокировало, кроме доброй Мари Лещинска, написавшей президенту Эно: «О ней здесь больше не вспоминают, как будто бы она и вовсе не существовала. Таков наш мир — тяжело любить его».
В это время у Людовика XV, оставившего м-ль де Роман, утомившую короля своими интригами, появилась очаровательная любовница — восхитительный шестнадцатилетний подросток по имени Луиза Тирселэн. Эта юная особа, моложе короля на тридцать шесть лет, обладала вулканическим темпераментом, толкавшим ее на соблазнительные экстравагантности. Людовик обязан ей многими прекрасными ночами… Однако стать признанной фавориткой девушка не могла — она была слишком молода. Придворные дамы, понимавшие это, лезли вон из кожи, стараясь привлечь внимание короля всеми данными им природой средствами. Одной из них, м-м д'Эспарбэ, повезло, и она заменила малышку Тирселэн. Число ее любовников было столь впечатляющим, что она получила прозвище Мадам Версаль, поскольку «весь город перебывал в ее постели». Интерес ее к мужскому полу не ослабевал ни на минуту. Однажды скульптор Бушардон пригласил ее в свое ателье. Она отправилась к нему с подругами, радуясь предстоящей возможности оценить некоторые части человеческого тела. Дабы пощадить стыдливость посетительниц, художник прикрыл виноградным листом наготу античных богов. Все дамы высказали свое восхищение при виде статуй, лишь м-м д'Эспарбэ хранила молчание.
— А вы, мадам, как вы находите мое искусство?
— О! Я смогу оценить их истинную красоту лишь осенью, когда опадут листья…
В 1763 году эта страстная особа была любовницей юного Лозэна. Однажды вечером она соблазнилась чистотой шестнадцатилетнего юноши и принялась обучать его играм, которых не преподают в школе. Она встретила его в постели в дезабилье, открывающем самую прелестную грудь в мире.
— Не почитаете ли вы мне немного?
Лозэн не смог прочесть ни строчки.
«Я пожирал ее глазами, — признается он в „Тайных мемуарах“, — книга выпала из моих рук. Я осмелился снять платок, прикрывающий ее грудь, и не встретил сопротивления. Она принялась было говорить, но я закрыл ей рот поцелуем. Я был весь в огне и положил ее руку на пылающую часть моего тела. Она вся задрожала, почувствовав меня, — и запреты, которые дотоле меня сдерживали, перестали существовать… Я сорвал с нее остатки одежды, скрывающие одно из самых прекрасных тел, которые я когда-либо видел. Она была послушна, но чрезмерная моя пылкость уменьшила ее удовольствие. Зато я повторял это часто, да самого рассвета».
