Пьер Клостерман - Большое шоу. Вторая мировая глазами французского летчика
— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, скоро парашютируюсь над базой.
Сразу же осветили взлетно-посадочную полосу. Ее тщательно спрятанные световые сигналы мигали во мгле — неясно, но успокаивающе.
Туман становился плотнее, но если я вижу эти огни, то не заблужусь. Воодушевленный этой мыслью, я решил добавить четверть часа к моему ночному полету и позволил Жаку сесть первым. Спустя десять минут я начал свой спуск, открыл кабину, и на меня пахнуло влажной соленой мглой. Я пошел на свой 90-градусный разворот, который вынес меня на линию с освещаемой взлетно-посадочной полосой, и я нажал на вынос шасси. Меня отдросселировало назад, и сразу же в моих ушах раздался сигнал тревоги! Инстинктивно, не отрывая глаз от взлетно-посадочной полосы, я нащупал выпуск шасси и нажал прямо на него. Это сработало, и я сразу же понял ситуацию: пневматическая система, видимо, вышла из строя и колеса не закрепились в необходимом для посадки положении.
Такого рода авария довольно редка и достаточно неприятна в дневное время. Ночью же это огромный риск.
Я сразу же сообщил о ситуации в отдел управления полетами и, полностью открыв дроссель, снова набрал высоту, которая бы позволила мне попытаться выпустить колеса с помощью отчаянного маневра.
Беспокойство на земле, громкоговорители предупредили начальника авиационной базы, «скорую помощь», пожарное посыльное судно и т. д. Несмотря па мои усилия, ничего не получалось, и, как последнее средство, я использовал бутылку сжатого газа углекислоты, но безрезультатно. Определенно не мой вечер.
Взглянув на манометр, я увидел, что температура радиатора тревожно увеличивалась, а давление масла начало падать: 110, 115° — 80, 70, 60 фунтов.
Господи! У «Спитфайров-V» был только один радиатор, установленный асимметрично под правым крылом, и нога моего наполовину выпущенного шасси создавала препятствие для входа воздух» в радиатор; 49 °C — это максимально допустимая температура, мне нужно быстро принять решение.
— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает, установите прожектор на участке травы напротив офиса наблюдения — захожу на посадку.
— Понял вас, Ред-1.
Так как я вынужден был садиться с поднятыми колесами, чтобы не взорвался двигатель, то я не мог выполнить это на взлетно-посадочной полосе. С искрами и температурой, возникающей при трении четырех тони металла, идущего на скорости 100 миль в час, моя машина мгновенно бы загорелась.
Сила света прожекторов из 30 000 свечей осветила большой треугольник травы напротив управления, и я собирался посадить свой «спит» на «брюхо». По спине тонкой струйкой начал течь пот, и моя нижняя рубашка прилипла к коже, словно холодное мокрое полотенце. Я сделал все возможное, чтобы подготовиться для очень трудного торможения — от 100 миль в час до полной остановки на расстоянии 30 ярдов в полсекунды. Я туже затянул привязные ремни, крепко пристегнул себя к креслу. Опустил кресло, чтобы защитить голову в случае, если я перевернусь вверх «пузом», отодвинул капот назад и плотно закрыл; по крайней мере, сейчас не было риска оказаться закрытым в горящей коробке. Я отстегнул парашют, убрал кислородную трубку и, перед тем как сиять наушники, вызвал управление:
— Алло, Контроль, Далмат Ред-1 вызывает. Давайте сейчас. Переключайте па вас, переключайте!
Было самое время. Из моего радиатора извергался непрекращающийся поток вспышек, а ядовитые гликолевые испарения начали поступать в кабину. Я вдохнул большой глоток воздуха и слегка дрожащей рукой уменьшил дроссель, настроил винт для отличного броска, опустил закрылки и начал приземление.
Лампы, указывающие на край аэродрома, светили снизу позади меня, а ярко освещенный треугольник стремительно приближался ко мне. Я выровнялся где-то на высоте около 12 футов, все еще в темноте. Вдруг мой самолет оказался в ослепляющем потоке голубого света.
На ощупь я выключил двигатель и отключил подачу топлива. Впереди налево и направо от обтекателя изрыгалось облако дыма.
Я задержал дыхание, мои глаза неотрывно смотрели на траву, проходящую под моими крыльями. Я понимал, что за мной на полной скорости следовала «скорая помощь», за которой ехал пожарный расчет. Я осторожно отпускал назад ручку управления, еще, еще, уменьшая свою скорость до минимума — 90 миль в час. Мой винт, должно быть почти касался земли, самолет начало трясти, и я сильно дернул ручку управления назад.
Больше не поддерживаемая ничем, машина с ужасным грохотом врезалась в землю. Лопасти воздушного винта разлетелись, двигатель paзpыл землю, подняв кучу земли и травы. Малокалиберная автоматическая пушка с левого борта завернулась, словно пучок соломы, вырвав крыло.
Удар с невероятной силой швырнул меня вперед, и ремни безопасности врезались в тело, лопнув на плечах. У меня промелькнула мысль, что, если бы не они, мое лицо разбилось бы о прицельное приспособление. Когда разорвались провода элерона, я почувствовал жгучую боль в правом колене, слышал удар ручки управления о ногу. Унесенный вперед невероятной движущей силой, самолет затормозил носом, оперся на одно крыло, и на одну мучительную долю секунды я повис в воздухе, отчаянно цепляясь за ветровое стекло, при этом одна нога оказалась на панели управления и земля встала перед моими глазами, словно стена. Смогу ли я посадить самолет на спину? С грохотом, словно гром, который многократно отозвался в вытянутой алюминиевой коробке фюзеляжа, самолет перевернулся на «брюхо». Последний толчок, затем тишина, которая сверлила барабанные перепонки. Капля пота упала на щеку. Затем неожиданно шипящий звук гликоля и бензина, испаряющихся на раскаленном добела металле двигателя. Из каждой трещины капота двигателя начал выходить густой дым. Сирена «скорой помощи» вернула мне рассудок. Я открыл дверь, толкнув ее локтем, скинул шлем на землю, спрыгнул на припорошенное землей крыло, сорвал свой парашют и, забыв о мучительной боли в колене, рванул как можно быстрее от самолета. Я пробежал несколько ярдов, зашатался и рухнул в руки Жака. Он бежал от рассредоточения, которое находилось в 500 ярдах от самолета, не останавливаясь, и совсем выбился из сил. Дружище Жак! Опираясь на его плечо, я плелся в безопасное место, туда, где в ослепительном свете прожекторов стояли очевидцы на почтительном расстоянии. Пожарная бригада уже поливала самолет углеродной пеной. Я сел на траву. Кто-то предложил мне зажженную сигарету, а доктор и его санитары суетились возле меня. Визгливый звук тормозов — и из своей машины появился растрепанный командир эскадрильи. Он выскочил из кинотеатра, когда громкоговоритель объявил, что самолет находится в трудной ситуации.
