Матвей Ройзман - Всё, что помню о Есенине
Есенин с такой потрясающей силой читал монолог Хлопуши, что любая аудитория устраивала ему овацию. Великолепно прозвучал этот монолог в Театре на Таганке, произнесенный артистом В. Высоцким. (Вообще Сергей тщательно выписал роль Хлопуши, как и Пугачева.) Долго и много говорили о том, что в «Пугачеве» нет драматургического сюжета. А разве это не сюжет: Хлопушу посылают убить Пугачева, а он становится его преданным соратником?
Заслуга первого постановщика на советской сцене «Пугачева» Юрия Любимова состоит в том, что он сумел так прочитать драматическую поэму, как назвал ее автор, что она прозвучала гимном революционной борьбе за попранное человеческое достоинство, за свободную жизнь.
И обидно, что этому заслуживающему поощрения спектаклю театральные критики и рецензенты уделили внимание в трех-четырех газетах, хотя эта постановка по-новому освещает творческий путь великого советского поэта Сергея Есенина, написавшего Пугачева, безусловно, под большим влиянием Октября.
Однако я покривил бы душой, если бы не написал о своих размышлениях со всей искренностью. Можно предположить, что Ю. П. Любимов пришел к условному театру без декораций, без грима вполне самостоятельно. Но мне, видевшему многие постановки В. Э. Мейерхольда, как не вспомнить введенные им сценические условности, созданную им школу. Точнее; меня сейчас волнует вопрос, почему Всеволод Эмильевич, высоко ценивший поэзию Есенина, любящий его самого, не поставил в двадцатых годах «Пугачева»? Что удержало великого режиссера? Есенин как-то сказал:
— Пугачева поставит Всеволод!
— А если нет? — задал ему вопрос кто-то из нас, имажинистов.
— Тогда никто не поставит.
Сергей надеялся на Всеволода Эмильевича. Но ведь и Мейерхольд знал, каким уважением он пользуется у Есенина. Разве не мог Всеволод Эмильевич довести «Пугачева» до репетиций, пригласить Сергея и наглядно доказать, чего в драматической поэме не хватает? Уверен, Есенин заполнил бы те пробелы в поэме, на которые ему указал бы Мейерхольд! Что же помешало? Ответ единственный: Есенин читал «Пугачева» труппе в сентябре 1921 года, в том же месяце познакомился с Айседорой Дункан, увлекся ею, а в мае следующего года уехал за границу…
В конце 1920 года у Никитских ворот я увидел Есенина: идет и посмеивается. Я остановился, спросил, чему он смеется.
— Ты куда?
— В лавку «Деятелей искусств». Говорят, там хорошие старинные книги.
— В лавку успеешь. Пойдем в «Стойло». Есть хочется. Я пошел с Сергеем, и он рассказал, что сегодня был у Розанова и разыграл его. Я знал Ивана Никаноровича, он расспрашивал меня о Союзе поэтов, о некоторых молодых поэтах, об имажинистах, особенно о Есенине. Меня удивило неожиданное сообщение Сергея: Розанов был милейший человек, очень дружелюбно относился к начинающим поэтам, любил покупать книги старых неизвестных поэтов, чему я был свидетелем в лавке Дворца искусств, и писал об открытых им прекрасных стихах неведомых авторов. Кстати, Есенин относился доброжелательно к И. Н. Розанову.
Сергей был приглашен к нему, старшая сестра Катя провожала его. Есенин сразу предупредил Ивана Никаноровича, что у него в таком-то часу очень важная встреча. Иван Никанорович начал задавать Есенину вопросы, записывать. Сергей стал раздражаться, злиться: он хотел ровно в назначенный час прийти к старику коммунисту, пообещавшему ему рассказать о Ленине. Увлекшись, Розанов продолжал задавать вопросы, и тогда Есенин, торопясь, начал отвечать то, что взбрело на ум.
— Что ж ты ему наговорил?
— Сказал, что мой дед был старообрядческим начетчиком. — Сергей смеется. — Наболтал о себе! Имажинистов прочесал. А потом критиковал Пушкина…
— Сережа! Пушкина?
— Слушай, мне ходьбы до старика верных полчаса, а остается по часам тридцать пять минут. А Розанов спрашивает о «Капитанской дочке», об «Истории Пугачевского бунта»…
— Ты же считаешь «Капитанскую дочку» шедевром.
— Считаю!
— А «Историю Пугачевского бунта» — мудрыми страницами об Емельяне.
— Считаю! А на этот раз я, как свое мнение, изложил Ивану Никаноровичу одну статью, которую где-то читал.
— Сережа!
— А ты что хотел? Чтоб я рассказывал, обдумывая, а старик ушел да еще обиделся на меня. Я и так опоздал на десять минут. Он мне кое-что рассказал и велел зайти на неделе. Разговор о Ленине дороже всякой писанины обо мне!
Некоторое время мы шли по Тверскому бульвару молча. Когда поравнялись с памятником Пушкину, Есенин остановился перед ним, посмотрел ему в лицо и, вздохнув, сказал, как живому:
— Не сердись, Александр!
Когда мы стали спускаться вниз по Тверской, Сергей заявил:
— Кате я велел помалкивать. Ну, а тебя…
— Разве ты можешь меня в чем-нибудь упрекнуть?
— Не могу. Потому и рассказал о Розанове.
— А кому я могу рассказать? Да если я пойду к самому Ивану Никаноровичу и скажу, что ты его разыграл, он же не поверит. Поклеп на Есенина.
Кстати, И. Н. Розанов в своих воспоминаниях[25] пишет:
«Как эта автобиография (Есенина. — М. Р.), так и другие рассказы о себе… не вполне совпадают с теми сведениями, которые он сообщает в двух автобиографиях, написанных им лично позднее…»
— А вот когда Иван Никанорович напишет статью, — продолжал я, — те, кто знает твое отношение к Пушкину, не поверят.
— С превеликим аппетитом все скушают! Я пишу об этом потому, чтобы высказанные Сергеем мысли о Пушкине не истолковали бы как двойственное отношение к великому поэту. Знаю, что критики и литературоведы, которые цитируют продуманные дельные воспоминания И. П. Розанова, усомнятся в том, что я рассказываю. Поэтому привожу письмо заместителя главного редактора «Литературной России» Николая Васильевича Банникова, адресованное мне:
«Уважаемый Матвей Давидович!
Подтверждают, что Екатерина Александровна Есенина-Наседкина в беседе со мной летом 1965 года, когда я готовил с ней отрывок ее воспоминаний о поэте для публикации в еженедельнике «Литературная Россия», говорила мне, что Сергей Александрович с большой неохотой пошел беседовать с И. Н. Розановым, что тот неоднократно зазывал его к себе, и что в беседе с Розановым Есенин, от скуки и раздражения, нарочно наговорил ему о себе много неверного. По словам Екатерины Александровны, она сопровождала Есенина на квартиру Розанова.
Н. Банников.
31 августа, 1966 г.».
Есенин долго собирал материал о Владимире Ильиче. Он первый из советских поэтов сказал о Ленине проникновенно и просто:
Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.
Сердечные стихи о Великом Человеке!
