Владислав Кардашов - Ворошилов
Большинство выступавших заявляли: в этот день надо работать. Особенно старались меньшевики, они высчитывали, сколько патронов и снарядов для обороны можно сделать в сутки.
— Во время великой войны, ведущейся за свободу человечества, — распинался Римский, — недопустимы какие бы то ни было празднества, и те, кто требует праздника, — тут он покосился на большевиков, — содействуют врагу!
Выступления немногочисленных большевистских депутатов тонули во враждебном гуле. Ворошилов послушал, послушал и выступил с речью сам. Поначалу его слушали внимательно, но, по мере того как он излагал точку зрения большевиков на войну и возможность празднования 1 Мая, настроение аудитории менялось, симпатии к Ворошилову исчезали, и закончил он речь при криках «Долой!».
Тотчас же против Ворошилова выступили недавно приехавшие из Петрограда официальные представители исполкома столичного Совета И. Н. Нагих (когда-то депутат Думы от Луганска, обратившийся в ссылке в меньшевика) и уездный комиссар Временного правительства Нестеров, метивший сам на пост председателя Совета. С этим Нестеровым в последующие месяцы Ворошилову пришлось сталкиваться не раз.
Видя, что бессмысленно уговаривать соглашателей в Совете о необходимости демонстрации пролетарской солидарности, Ворошилов, Н. Афонин, И. Николаенко, И. Шмыров потребовали перенести решение вопроса на предприятия. Они были твердо уверены, что там-то, в рабочей среде, они быстро сумеют объяснить свою точку зрения и получат поддержку. Так и случилось.
Для понимания сложности и запутанности политической обстановки в городе надо знать хотя бы основные политические течения, на которые раскололись его жители. Картина здесь была столь же пестрой, как и во всей стране. Россия в эти месяцы 1917 года была, по выражению Ленина, самой свободной страной в мире из всех воюющих стран[11]. Февральская революция разбудила к общественной жизни десятки миллионов людей, ранее не принимавших сознательного участия в политике. Люди эти неопытные, нередко неграмотные, в особенности политически, тянулись к любому оратору, хотели знать хоть что-то о любой партии. Партий же этих было чрезвычайно много. Если крайне правые, монархические партии в обстановке всеобщей революционной настроенности были вынуждены маскировать свои намерения, не высказываться откровенно, то другие партии, начиная с кадетов, скрытно мечтавших о восстановлении монархии, до анархистов, открыто проповедовавших уничтожение всякого порядка и закона, получили полную свободу для выступлений и пропаганды.
В Луганске, кроме большевиков и меньшевиков, вышли на политическую арену и эсеры. Они добились некоторого влияния на заводах, сумели было укрепиться в рабочих дружинах, но скоро были вытеснены оттуда большевиками. Из мелких социалистических партий, групп следует упомянуть украинских и польских социал-демократов. Правое крыло составляли не слишком сильные кадеты, «народные социалисты», Союз домовладельцев, Крестьянский союз (секретарем в последнем был Рыжков). Наконец, открыто националистическое движение было представлено в Луганске украинской «Просвитой» и еврейскими националистическими партиями и группами, претендовавшими на голоса довольно значительного еврейского населения города: Бундом, объединенной еврейской социалистической партией, еврейским общественным комитетом, еврейской трудовой группой и организацией сионистов. Итого 15 партий и групп! И это в сравнительно небольшом Луганске, в столицах же и других крупных городах России политическая мозаика была еще цветистее.
Не мудрено, что жители Луганска очертя голову окунулись в «политику». Центральные улицы города по вечерам превращались в своего рода политический клуб. Сотни групп и кучек людей ежевечерне заполняли город. Стоило кому-нибудь затеять спор, как немедленно вокруг собирались жители: рабочие, служащие, солдаты, приказчики, купцы. Собравшиеся тотчас же делились на противоположные лагеря и спорили, спорили, спорили — до хрипоты. Случалось, что спорщики не могли разойтись и с наступлением ночи; нередко в темноте на улочках Луганска слышались охрипшие голоса, обладатели которых отстаивали свое понимание происходящего. В первые месяцы диспуты редко доходили до физических столкновений, но случалось и такое. По мере же поляризации политических сил, по мере того как обстановка в стране накалялась, споры становились все резче, ожесточеннее, а действия — решительнее. Буржуазная демократия, которой Россия имела счастье «наслаждаться» восемь месяцев 1917 года, была чревата гражданской войной, и эта война была не за горами.
Впрочем, достаточно острыми дебаты были и уже в апреле 1917 года. Большевики, конечно, не ошиблись, когда настояли на перенесении дискуссии о праздновании 1 Мая в рабочие коллективы. Здесь они нашли понимание, хотя, по словам самого Ворошилова, «мои и других товарищей речи в первое время встречались не только сдержанно, но в некоторых местах даже враждебно». Тем не менее после нескольких дней агитации большевиков им удалось достичь перемены настроений рабочих, и соглашатели в Совете были вынуждены объявить о праздновании 1 Мая.
В политической линии луганские большевики руководствовались ленинскими идеями. 10 апреля 1917 года Луганский комитет РСДРП (б) обсудил и единогласно одобрил Апрельские тезисы В. И. Ленина. В последующие дни и на заводских собраниях, и на общегородском митинге Ворошилов выступал с изложением этих тезисов и характеризовал обстановку в стране, исходя из ленинской ее оценки. На митинге 14 апреля в родном заводе Гартмана меньшевики пытались было помешать речи Ворошилова, прерывая ее истошными криками. Однако сами рабочие быстро навели порядок — им хотелось послушать, что же скажет постаревший на десять лет, но такой же простой, близкий, хорошо знакомый «Володька». Он довел речь до конца и завершил ее призывами:
— Ни капли доверия Временному правительству! Долой войну, она не наша! Вся власть Советам, и только Советам!
Гром аплодисментов был ответом.
Триумфом большевиков было и празднование 1 Мая. Когда в этот день тысячные колонны демонстрантов вышли на улицы Луганска, оказалось, что они идут под большевистскими лозунгами: «Долой войну!», «Вся власть Советам!»
Радость заполняла сердце Ворошилова, когда он в колонне гартмановцев шел к Ярмарочной площади. О таком моменте он мечтал эти долгие десять лет, когда в глуши ссылки, на берегу холодного Белого моря, думал о неизбежности возвращения революции. И вот он вместе с товарищами идет по улицам Луганска, и мощные звуки «Марсельезы» и «Варшавянки» взлетают над толпой.
