Артём Сергеев - Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца
Е. Г.: Может быть, стиль Сталина в одежде — френч, сапоги — это дань непростому времени?
А. С.: Эта форма — полувоенная, такой стиль у него сохранился с довоенной поры. Сапоги — это кавказская привычка: на ногах чувяки или сапоги. Фуражку или шапку-ушанку носил. Дома ходил в холщовых брюках домашних, курточке полотняной, её иногда снимал и оставался в рубашке хлопчатобумажной, похожей на солдатскую. В гражданском костюме я его никогда не видел. На отдыхе он в полотняном костюме ходил: тужурка застегивающаяся, иногда он её расстегивал, внизу — белая рубашка. Трудно было увидеть его в чём-то новом. Один раз, это было ещё при Надежде Сергеевне, Сталин пришёл домой, а там висит новая шинель. Увидев её, он спросил: «А где моя шинель? » Отвечают, мол, той уже нету. Тут он сразу вспылил: «За казённые деньги можно каждую неделю шинели менять, а я бы в той ещё год ходил, а потом спросили бы, нужна ли мне новая? » Выговор сделал серьёзный. Он очень рачительно относился к средствам, которые шли на обеспечение его и его семьи, внимательно следил, чтобы не было никаких перерасходов и никчемных трат. Это привычка тех людей, которые считали партию и государство своим детищем. Когда мой отец, к примеру, ездил за рубеж, а это было нередко, мама рассказывала, с каким восторгом он говорил, сколько, не потратив, привез обратно валюты.
Е. Г.: Хотя выдавали, наверное, под завязку?
А. С.: Думаю, знали: кто лишней копейки не потратит, тому больше можно дать, всё равно привезет. После гибели отца не успели сдать оставшиеся у него то ли 50, то ли 150 долларов. И когда в Америку на лечение (у него были проблемы с кровью) поехал профессор Тутышкин — это первый нарком здравоохранения советской Украины, коммунист, друг отца, они знакомы были ещё по 1905 году, — мать ему эти доллары отдала. Это были 1920-е годы. И я помню, как обрадовались, что есть эти деньги. Мать не собиралась тратить их на себя.
Посмотрите: по православному обычаю хоронить человека нужно в хорошем новом белье. А когда Сталин умер, то его обрядить было не во что: все его белье было штопаное. Пришлось специально покупать: в доме не оказалось комплекта целого, не зачиненного белья. Мне это рассказывала реаниматор Чеснокова, которая как раз находилась в тот момент в доме. Она говорила, что врачей не допускали, пока он был еще в состоянии биологической жизни. А допустили, лишь когда все было уже кончено.
Е. Г.: Надежда Сергеевна — молодая женщина, поневоле была всегда на виду. Как она одевалась?
А. С.: Очень скромно, очень элегантно: как правило, темно-синий шерстяной жакет, темно-синяя юбка немного ниже колен и белая блузка, черные туфли-лодочки. Никаких украшений, никакой парфюмерии, косметики. На ней эта скромная одежда прекрасно смотрелась. Она мне казалась самой красивой женщиной, какая только есть, и одетое на ней казалось лучшим из всего, что может быть. Слово «модный» не было у нас в обиходе. Мне казалось — очень хорошо именно так одеваться: ничего лишнего, все элегантно. Она всегда была очень собрана, подобрана, аккуратна.
Сталин тоже был очень аккуратный человек. И не дай Бог он что-то просыпет — тут же сам и подберёт. Она очень четкой в делах была. Для детей был определённый порядок, режим: и в еде, и в поведении, и в работе. Соблюдался чёткий распорядок: во сколько нужно встать, когда что делать. Надежда Сергеевна требовала это и следила за исполнением. Правда, в их доме соблюдать совершенно неукоснительно всё не всегда удавалось, потому что если Сталин приходил немного раньше обычного домой, то для детей режим тут же нарушался, и начиналось общение с ним: какие-то вопросы, очень интересные разговоры, и не поучения, а рассказы о чём-то, обогащавшие память, кругозор. С его стороны при этом не проявлялось никакого нравоучительства, назойливости, морализаторства, чувства превосходства и снисходительности: дескать, вы — несмышлёныши. Он умел разговаривать на равных. Так казалось. Конечно, равными с ним мы, дети, быть не могли. Но мы были уверены, что это общение именно так — на равных — строится.
Не всё детям удается. Иногда делают что-то, чего делать впредь не следует. Не было в подобных случаях никаких наказаний с его стороны, а следовали разъяснения: если делать так, то получится вот так, а если сделать вот так, иначе, то и будет иначе. «А как вы думаете, — спрашивал, — что было бы лучше?» И таким образом шла беседа. Эта беседа давала намного больше, чем какая бы то ни была строгость в воспитании. Строгость не чувствовалась, а чувствовалась необходимость делать так, как он советовал или разъяснял. Поэтому у нас к нему было очень глубокое уважение, была наша внутренняя потребность в правильном поведении, и это было нашим убеждением — без понукания, повышения голоса или наказаний.
Надежда Сергеевна была внешне немножко строже, казалось, требовала больше чёткости. Если надо было что-то делать, то Сталин разъяснял, советовал, как лучше, а от неё следовали четкие и короткие указания. И, может быть, менее приятные в восприятии детей. Собственно говоря, Сталин воспитывал на своём примере, тем, что всегда работал: в любой день, в любое время. О нашей учёбе он частенько спрашивал: что мы проходим по тому или иному предмету, истории, например, какие вопросы изучаем по обществоведению. И чисто математические короткие задачи задавал. При этом проверял не только цифровые данные, но логику понимания, логику размышления.
Со Светланой не было проблем. Она училась очень хорошо. Была прилежной. Василию же отец порой жестко выговаривал. Конечно, какие-то проступки вызывали более серьёзные нарекания. Однажды сидели на даче за обеденным столом, Василий бросил кусочек хлеба в окно. Отец вспылил: «Вася! Что ты делаешь?! Ты знаешь, сколько в этом хлебе труда, пота и даже крови? Хлеб уважать нужно. Не всем хлеба хватает. И мы над этим работаем». Вася ответил: «Папа, я больше не буду, я нечаянно». На что Сталин ответил: «За нечаянно тоже бьют. Хлеб — всему голова. Его надо беречь и уважать».
Вот на дне рождения кого-то, уже без Надежды Сергеевны, сидели за столом родственники Аллилуевы, Вася, Светлана и я. Сталин разливал вино по бокалам, налил понемножку вина и нам с Василием, Светлане, её вино разбавил водой из графинчика. Кто-то из женщин говорит: «Разве можно детям? Это же яд». А Сталин говорит: «Ядом змея убивает, а врач ядом лечит. Дело в том, кто, где и зачем. Хлебом тоже можно подавиться, а молоком упиться». И добавил: «Мораль нам, безусловно, нужна. Но моралистов у нас не любят».
