Клод Дюфрен - Мария Каллас
Евангелия, как никто другой знавшая свою дочь, была в курсе всех ее скрытых от посторонних глаз комплексов. Матери хотелось навсегда остаться единственной наставницей оперной дивы, и потому она едва скрывала досаду из-за появления в жизни Марии более близкого человека, называя его «зятем, который старше меня». Вопреки собственным словам Евангелия отнюдь не была в восторге от замужества дочери. Рассказывая в воспоминаниях о том, как в Нью-Йорке был устроен прием в честь новоиспеченных супругов, Евангелия пыталась заставить публику поверить в то, что в ее материнском сердце наконец-то улеглась тревога за дочь. Она обманывала себя и нас. В действительности Евангелия отныне будет относиться к Баттисте Менегини не иначе как к сопернику. И он отплатит ей той же монетой. Они открыли миру свои истинные взаимоотношения после смерти Марии, когда затеяли яростную базарную склоку из-за наследства певицы.
Впрочем, все это случится в будущем, а пока очень скоро карьера певицы потребует ее возвращения на американский континент. Встреча двух женщин, вместо того чтобы сблизить, разведет их навсегда в разные стороны.
Глава 7
Гнев и слезы
Настал черед Мексики пригласить к себе новую звезду. Однако не успела Мария откликнуться на это предложение, как произошло событие, которое могло бы стать судьбоносным в карьере певицы: первое выступление на сцене самого престижного оперного театра «Ла Скала» в Милане. По какой причине приглашение выступить в «Ла Скала», свидетельствовавшее о мировом признании исполнителя, Каллас посчитала рядовым событием в своей творческой жизни, в то время как зал этого прославленного в истории театра, вплоть до пятого яруса был набит до отказа самой изысканной публикой? Когда в зале присутствовал сам президент Итальянской республики? Первый блин, как говорится, вышел комом, так как в тот момент об ангажементе певицы не шло и речи: двери «Ла Скала» перед Марией не распахнулись широко, а лишь слегка приоткрылись. Директор знаменитого театра Антонио Гирингелли пригласил оперную диву исполнить партию Аиды в одноименной опере Верди вместо внезапно заболевшей Тебальди, которая совсем скоро станет главной конкуренткой Марии. В тот момент Гирингелли был вынужден обратиться к Марии. Я говорю «вынужден» отнюдь не случайно, поскольку директор «Ла Скала» терпеть не мог молодую исполнительницу. Она платила ему той же монетой. Они и не пытались скрывать от посторонних глубокую взаимную неприязнь. Впрочем, Антонио Гирингелли был еще тем фруктом… Он чаще наведывался за кулисы к молоденьким танцовщицам и хористкам, чем заглядывал в свой директорский кабинет. Его «благосклонное отношение» к женской части персонала театра было известно всему Милану. Существовала еще одна, не менее веская причина — Каллас не любила роль Аиды, как, впрочем, и все это произведение Верди. Такой вывод можно сделать из интервью, которое она дала журналистам, пришедшим узнать о том, какое впечатление произвел на нее миланский оперный театр. «Ла Скала» — большой театр, — заявила она, — но я — близорука, и потому для меня все театры одинаковы».
О миланской публике она высказалась также без особой теплоты: «Что вы хотите, чтобы я сказала о публике? Если я пою хорошо, люди аплодируют; если им что-то не нравится, они свистят. Во всех городах одно и то же…»
Когда кто-то из присутствовавших осмелился намекнуть ей на некоторые вокальные погрешности в ее пении, она с раздражением заметила: «Легче всего критиковать. Я пою, как могу. Тем хуже для тех, кому это не нравится».
Столь резкие высказывания певицы перед спектаклем отнюдь не способствовали установлению благожелательной атмосферы как при встрече с журналистами, так и в зрительном зале, где ей предстояло выступать. Слова певицы лишний раз подтверждают, какой ужас она испытывала перед выходом на сцену. Своими дерзкими ответами Мария неумело маскировала свой страх.
Марио дель Монако, выступавший в том же составе исполнителей оперы Верди, поделился однажды со мной своими воспоминаниями о первом выступлении Марии в «Ла Скала»: «В момент выхода на сцену она дрожала как осиновый лист, однако умение владеть собой, свидетельствовавшее о ее высочайшем профессионализме, помогло ей взять себя в руки, и публика ничего не заметила. Впрочем, ее пение было превосходным, однако она не была принята публикой с тем же триумфом, который до этого сопровождал каждое ее выступление».
Зрители, безусловно, наградили певицу аплодисментами, но не столь бурными, как обычно. Вероятно, оперных фанатов остудили неосторожные высказывания певицы перед представителями прессы. И журналисты, в свою очередь, не были щедры на похвалу. Что же касается Гирингелли, то он хранил молчание. Пришлось забыть о долгосрочном ангажементе, на который рассчитывали Мария и ее муж. Последний в своих воспоминаниях рассказал, как, стоя у двери в гримерную жены, он ждал визита Гирингелли, однако тот, не замедляя шаг, прошел мимо. Кроме того, Менегини с возмущением привел цитату из наиболее едкой статьи, появившейся на страницах «Курьер Ломбардо».
«Мария Каллас, хотя уже и ветеран (!) на сцене, но впервые спевшая в «Ла Скала», не произвела на меня большого впечатления, — писал критик. — Если она и проявляет недюжинный темперамент и высокую музыкальность, то в регистре ее голоса нет гармонии. Певица, похоже, импровизирует от одной ноты к другой, издавая звуки, совершенно не связанные между собой; она берет высокие ноты в ущерб общей тональности».
Позднее в одном из интервью, опубликованном в «Экспрессе», Мария Каллас высказалась по поводу своего первого выступления на сцене «Ла Скала» с полной объективностью: «Это был вовсе не провал. В то время в «Ла Скала» было не так-то легко пробиться; здесь выступали певцы, уже добившиеся мирового признания. Мне ничуть не было обидно. Передо мной была слишком избалованная публика. Мне случалось и раньше получать оплеухи. Еще в ранней юности я вызывала зависть: мало кому нравилось, что пятнадцатилетняя девчонка получала первые роли…»
Мария не кривила душой, когда признавалась, что главное в ее жизни — служение искусству, независимо от того, какой ценой ей это давалось. Впрочем, что касалось «Ла Скала», то вскоре она возьмет реванш за неудачный дебют на сцене этого театра. Но в тот момент она вновь торопилась «вырваться из супружеских объятий», согласившись на ангажемент во Дворце искусств в Мехико. Однако для начала она решила заехать в Нью-Йорк, чтобы повидаться с родственниками, в том числе со своим крестным отцом доктором Лонтцаунисом, проявлявшим по отношению к ней в детстве поистине отеческую заботу. Вспомним хотя бы то, что семейство Каллас до сих пор еще не вернуло ему 700 долларов, которые позволили в свое время Евангелии возвратиться вместе с дочерью в Грецию.
