Юрий чурбанов - Мой тесть Леонид Брежнев
Страшно устала от всего. Дача стоит заброшенная, никто на ней не живет… Платить за дачу помогает мама. Никто не звонит и не приходит — за редким исключением.
Все время одна. Вчера приходила Наташа, жена Гарика, было воскресенье, мне было тошно, я ей позвонила, она приехала. Посидели — поболтали. Посылала тебе две телеграммы в ноябре, но мне сообщили, что адресат выбыл.[4]
Я конечно же, буду писать, но не сердись, если что не так. Пойми, мне очень тяжело. Пиши, что тебя интересует..
Целую, Галя.Здесь, из колонии, можно несколько раз в год звонить домой. Потом эти деньги высчитываются из твоей зарплаты. Прочитал письмо и понял: нужно позвонить, хоть как-то поддержать человека…
Но моя «очередь» не скоро, месяца через два…
Ничего не поделаешь. Закон для всех один, хотя газеты раструбили, что в колонии меня встречали чуть ли не с оркестром, что Чурбанов и тут превратился, как сказал писатель Юрий Нагибин, в некую «тюремную номенклатуру».
* * *Я хорошо помню тот день, когда застрелился Щелоков. Было это уже при новом министре Федорчуке, где-то через год-полтора после того, как Щелокова отправили на пенсию. Удивился ли я такому финалу? Пожалуй, все-таки нет. Самоубийство для Щелокова было в известной степени выходом.
Сначала, добровольно и первой, ушла из жизни его жена. Мы с Федорчуком находились на службе, это, как помню, была суббота, когда Федорчуку позвонили и передали информацию, что в Серебряном бору на даче застрелилась Светлана Владимировна, жена Щелокова. Федорчук выяснил, как развивались события: Светлана Владимировна находилась в спальне, кто дал ей пистолет — сказать не берусь; накануне вечером у них с Щелоковым состоялось бурное объяснение, когда Щелоков кричал ей, что она своим поведением и стяжательством сыграла не последнюю роль в освобождении его от должности. Трудно сказать, имел ли этот скандал продолжение утром, когда раздался выстрел. Щелоков находился внизу, рядом с ним был еще один человек (то ли садовник, то ли дворник), и вот, когда они вбежали в спальню и увидели на полу труп, то Щелоков сам кинулся к этому пистолету и тоже хотел покончить с собой. Но человек, который был рядом, вышиб этот пистолет и спрятал его. Вот так была предпринята первая попытка добровольного ухода из жизни. Потом, когда последовали многочисленные вызовы в Главную военную прокуратуру, Щелоков, очевидно, просто сломался. Мне он не звонил, хорошо понимая, что телефоны уже прослушиваются, а «вертушки» у него больше не было. В какой-то момент он узнал, что к нему приедут забирать ордена и медали, которых его лишили; находясь в возбужденном состоянии, он схватил охотничий карабин и выстрелил себе в лицо. Вот так…
Не исключено, что, если Щелоков был бы жив, он сидел бы сейчас на скамье подсудимых. Так мне кажется. Значит, самоубийство действительно было для него выходом.
Ни я, ни другие члены коллегии не были допущены на похороны Щелокова. Это было указание. Чье — могу только догадываться.
Леонид Ильич по своей инициативе почти никогда не говорил со мной о Щелокове. Слишком много было у него других государственных забот, чтобы уделять Щелокову особое внимание. Даже когда Леониду Ильичу от Андропова или Черненко становилось известно, что Щелоков мог в любой момент поехать на какую-то выставку и за счет хозяйственного управления приобрести вещи для своей семьи, Леонид Ильич со мной не делился. Да и зачем? Я и так все знал. Но Леонид Ильич реагировал на эту информацию незамедлительно, и Щелоков тут же получал от него взбучку. Или, например: как-то раз Щелоков заикнулся о защите докторской диссертации — доктора экономических наук. Защита должна была состояться в одном из институтов Госплана, и кто-то любезно, чуть ли не афишами на тумбах, оповестил об этом прохожих. Вот эту афишу, снятую с тумбы, доставили Леониду Ильичу, он вызвал к себе Щелокова и сказал ему: «Если хочешь защищаться и читать лекции, то иди работать в МГУ!» Крепко тогда получил Щелоков от Леонида Ильича. И только позже, когда Леонид Ильич уже неважно себя чувствовал, Щелоков сумел защитить свою диссертацию — а какая тема, меня совершенно не интересовало. Что же касается… коррупции в системе МВД СССР, то уже здесь, в колонии, я часто задумываюсь: а была ли такая коррупция? Во всяком случае, как пишут о ней сейчас. В таких масштабах. Я пока ответа не нахожу. Если и были эти картины, ценности, которые не сдавались… наверное, да, они были, но я ничего об этом не знал, от меня это, естественно, скрывали, а сам я картинами сроду не увлекался. О спецмагазине для сотрудников министерства я узнал только после смерти Щелокова, понятия не имею, где он был спрятан, какие там цены, кто его посещал, — наверное, члены коллегии ездили. Один Щелоков держать этот магазин не мог. Но все-таки магазин и картины — это еще не коррупция.
Одно могу сказать: если бы я знал об этом магазине, о картинах и прочем, Щелоков был бы жив. Уберегли бы мы человека.
У меня, не скрою, были честные и прямые разговоры о Щелокове с Юрием Владимировичем Андроповым. Особенно — в последние годы. Юрий Владимирович был прекрасно обо всем информирован, прекрасно. У меня же было довольно щекотливое положение. Щелоков — мой начальник. Я не мог подробно, изо дня в день, рассказывать о его поведении Леониду Ильичу.
Получалось, что я «с прицелом» копаю под своего начальника. Видимо, он перепроверял мою информацию… а у кого — не знаю. Очевидно, тот работник… или кто там… докладывал ему о положении дел в МВД не в полном объеме. Словом, мои рассказы и его информация здесь не состыковывались между собой. Поэтому я предлагал Юрию Владимировичу: «Расскажите все Леониду Ильичу, надо же что-то предпринять, надо нам как-то человека уберечь». А Юрий Владимирович откровенно признавался: «Если бы ты знал, как мне не хочется этого делать, Леонид Ильи себя неважно чувствует…» — «Тогда, — говорю, — придется мне, больше некому. А что мне в конце концов терять? Нечего, кроме подзатыльников». Тем не менее Юрий Владимирович отговаривал: «Не надо, Юра, давай побережем Леонида Ильича». И если бы тот же самый отдел административных органов ЦК, тот же Савинкин, который располагал информацией в достаточном объеме, вот если бы кто-то из них осмелился… — ну, бог с ней, с личной карьерой, дела государственные и дела министерские поважнее, как говорят в армии, «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут», — вот если бы кто-нибудь из них проявил бы настойчивость и решился бы доложить о всех этих «фокусах» Леониду Ильичу, была бы польза, я не сомневаюсь.
