Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Сегодня Токио считается самым крупным городом на Земле; конечно, понятие города благодаря диффузным скоплениям и слияниям начинает стираться. Урбанизация затягивает округа, побережья, целые местности. К концу столетия, согласно прогнозам городских проектировщиков, вдоль уже сегодня плотно заселенной линии Токкайдо и моря вырастет «Ойкуменополис», охватывающий от восьмидесяти до ста миллионов жителей.
Модернизация, то есть подгонка под western style, является таким делом, которым занимаются с исключительным рвением и наибольшими шансами на успех. Прогресс этого усилия в сравнении с реставрацией Мэйдзи стремится перейти от развития национальной власти к участию в накатывающем потоке революции Земли. То, что я видел и ожидал увидеть, было одной из модификаций, в которых реализует себя гештальт Рабочего. А поскольку здесь всегда превалировала деиндивидуализация, то собранный мной материал не мог быть обильным. Улов оказался посредственным, однако сеть доказала свою силу.
Я спросил себя, смогут ли японские иероглифы устоять в этом водовороте — их структура противоречит принципам, которые преследуются. В гуще движения глаз хочет не столько получать информацию от этих знаков, сколько отдыхать на них, как на цветках. Правда, во всех самых оживленных местах рядом находится латинская транскрипция.
У многих наших слов отсутствует японский эквивалент. При назывании вещей, например, деталей машин, это не имеет большого значения. Совсем иначе обстоит с понятиями — поэтому в исполнении японцев, занимающихся западными системами, в глаза бросается примечательная робость. Отсутствует легкость в употреблении понятий; они вставляются как маленькие строительные камни.
Время от времени я осведомлялся о смысле знаков, привлекших мое внимание. Красивой и простой является идеограмма, означающая «большой», — я предположил бы тут скорее «высокий», когда впервые ее увидел. Она, кажется, предназначена выражать размер небоскребов, мостов, плотин или скорость поездов, которой хотят превзойти американцев.
Следует, впрочем, признать, что техническое оснащение и комфорт — образцовые. Порядку, манерам, пунктуальности можно едва ли дать более высокую оценку, особенно если представить себе находящиеся в движении массы людей. Стоит скорому поезду опоздать больше чем на двадцать минут, пассажирам возмещается часть стоимости билета. Вдоль линии Токкайдо телеграфные столбы пролетают мимо в такте секундной стрелки. В пункте назначения проводницы и стюардессы благодарят каждого пассажира поклоном.
Я уже слышал об этом скоростном поезде как о национальной святыне. Я, разумеется, предпочел бы ехать помедленнее, чтобы наслаждаться ландшафтом за пределами урбанизированных поверхностей. Пейзажи пролетали мимо, словно череда молниеносно высвечиваемых рисунков на свитке: холмы с кедрами и группами бамбука, покрытые лотосами пруды, посвященные предкам стелы в плодовом краю, чайные сады на склонах и рисовые поля на равнине.
* * *Во все времена консерватор попадает в ножницы между внутриполитическим и внешнеполитическим оптимумом. Старый порядок можно сохранить только в том случае, если остаются условия, при каких он возник, или, по крайней мере, их атмосфера.
Не желая во внутренних делах учитывать происходящие в мире изменения, оказываются в цейтноте, отстают исторически. Если хочешь избежать катастрофы, следует привести в новую гармонию внешнее и внутреннее, мир и страну. Тут без жертвы не обойтись. Корона и духовенство должны уступить миф и карму; рыцарь и самурай должны спешиться. В Японии сохранилось удивительно много, несмотря на реформы и новую конституцию.
Расширение происходит главным образом за счет крестьянского сословия, сокращение которого неизбежно с ним связано. Классический пример представляет императорский Рим. Всемирная торговля, громадное пространство, колониальные земли, рабский труд, латифундии, переход к пастбищному хозяйству, программы военного флота, «планы», экспансия старых капиталов и запрограммированных городов, которые как грибы вырастали за ночь, лихорадка путешествий, упадок храмов или предъявление их в качестве курьеза — все это еще раз разыгрывается перед рождением всемирного государства. За всем этим стоит единственный процесс — замена традиционных различий вторичными рабочими характерами по поручению хозяина мира, гештальта Рабочего. Гипс, огонь, излучение, мусор, шум и пыль исполинских строительных площадок. Далее следуют одухотворение и новая иерархия.
* * *Распад большой семьи с ее патерналистским порядком, переселение сыновей и дочерей, служанок и батраков в города и промышленные районы, устранение чересполосицы, моторы, трактора, электрификация, канализация, прокладка трасс, переход к новым видам обработки земли, удобрения, консервирование и питание — одно влечет за собой другое и в свою очередь отражается на образовании и воспитании. Лошадь должна отступить, а с ней — всадник, рыцарь ушел задолго до него. Солдат становится Рабочим, как я впервые увидел на Сомме и во Фландрии и потом безрадостно осмыслил. Дорога ведет от сословной армии через народную армию к анонимным комбинатам тотальной мобилизации[152].
В школах личность, как преподавателя, так и ученика, тоже должна отойти на задний план; речь идет уже не о встрече и формировании характеров, а о точной передаче материала знаний. Это во все возрастающем объеме может обеспечиваться механически.
В рамках конфуцианской педагогики преподаватель является образцом, который представляется сначала в бытии, а потом и в знании, и с которого нужно брать пример. Он — не только знающий, но и мудрец; на этом основывается уважение к нему.
Если знание станет преобладать над мудростью, результат может оказаться двусмысленным, более того, даже опасным, ведь запросы уже не основываются на уважении. Этос и эрос обучения исчезают; оно превращается в функцию среди прочих. Китайская мудрость давно это предвидела.
* * *Народы Дальнего Востока сто лет назад начали интенсивно участвовать в судьбе Запада. В каком объеме они стали бы претендовать на это, невозможно было предвидеть в тот момент, когда император Мейдзи решился на свои реформы.
Процесс продолжится с нарастающей интенсивностью. Европеец, посещающий сегодня Китай, Японию или даже маленькие восточные государства, попадает на очную ставку с собственной судьбой. Многое, что образовалось и развилось у него в потоке истории, там вдалеке повторяется как новый речной порог. Блеск же картин, которые с детства представлялись иностранцу словно бы нарисованными на шелке миниатюрами, напротив, тускнеет. Он видит их либо поблекшими, либо искусственно выставленными ему для обозрения.
