Жан Маре - Парижские тайны. Жизнь артиста
Портрет
В каждой черточке нужно любовь передать.
Жизнь свою я тебе вверяю
И, позируя, лишь одного желаю:
Портретом твоим стать.
Неподвижным сумею я быть, будто роза,
Как она, весь в шипах и кудрях лепестков.
И когда закончена будет поза,
Пусть модель разобьют в миллиарды кусков.
Я хотел бы суметь для него всем на свете —
Актером, художником, ангелом стать,
Чтоб больше никто в этом звездном портрете
Другого меня не сумел распознать.
Для меня это было огромным счастьем. Я спрятал стихотворение в свой матросский сундучок, служивший мне ночным столиком. Моя сокровищница пополнялась.
Через несколько дней я снова обнаружил листочек желтой бумаги. Стихотворение называлось:
Черное солнце
Портрет похож – сомненья нет,
Как на белый похож белый цвет,
Как меж собою две розы похожи.
Это то же и все же не то же.
Да, похож он, этот портрет,
Но больше на наших сердец сиянье.
В нем, правда, много есть моих черт,
Но я вижу в нем черт наших слиянье.
Часто гроза нам любовь сменяет,
Гром – уж слышу раскаты его.
Вспыхнув, молния освещает
Черное солнце лица твоего.
Однажды к нам зашел Марсель Килл. Жан был занят, и гостя принимал я. Я извинился и объяснил, что Жан не спал всю ночь. Марсель заявил, что причиной тому кокаин.
– Как? Жан не принимает кокаин.
– Да нет же, принимает.
После ухода Марселя я допросил Жана. Он отрицал.
– Поклянись моей жизнью.
Он поклялся. Я успокоился. Вечером, лежа на его постели, я делаю вид, что сплю. Несколько раз Жан заходит в ванную комнату. Не слышно было, чтобы текла вода. В конце концов я встаю и заявляю:
– Ты принимаешь кокаин.
И он сознался.
– Ты поклялся моей жизнью. Я должен бы быть уже мертв.
Он пообещал больше не принимать кокаин и отдал мне пакет с зельем, который я выбросил в туалет. Он сдержал слово. Более того, он обещал лечиться от наркомании.
Я понимал, что для этого нужно было дождаться подходящего момента. Эта мысль зрела у Жана. Доказательство тому – стихотворение на листке бумаги, сложенном в виде звезды, который он просунул под мою дверь.
Наркоман
О солнце любви твоей обжигаюсь,
Но бегу от защиты любой,
Ибо если я чем опьяняюсь,
То вовсе не опиумом, а тобой.
Жан много времени отдавал подготовке к изданию «Конца Потомака». Он писал предисловие, правил корректурные оттиски. Удивительно, он написал «Потомак» в 1913 году, накануне войны, а теперь, в 1939-м, пишет «Конец Потомака», где описывает разрушенные города.
Мы жили на площади Мадлен. Прежде Жан жил в этом же районе, на близлежащих улицах: Анжу, Виньон, Камбон, а теперь на самой площади.
– Когда ты описываешь мою комнату в «Конце Потомака», то упоминаешь о железном петухе с выщипанной шеей и негнущимися лапами, стоящем на куче золотого навоза. Разумеется, я узнал петуха, но золотой навоз?
– Золотой навоз?.. Это ты, – ответил он.
Почти ежедневно я находил желтые и белые листочки, сложенные по-разному, так, что, когда я их разворачивал, получался разный рисунок. Эти стихи лучше любых объяснений рассказывают о нашей дружбе.
Один лишь стих, один!
Утром спрятал я песни, что ночью писал,
Желтых листьев ковер сундучок устилал.
Неужели мой ангел к стихам привыкает?
Ведь привычка всегда что-то в нас убивает.
Постараюсь же быть на тебя я похожим
И в любви своей мудрым и осторожным.
Стих один лишь найдешь на пороге своем.
Наблюдая, как Феноза работает над его и моим бюстами, Жан не может удержаться, чтобы не начать лепить самому. Он лепит фавна. Он не просит меня позировать, но этот фавн похож на меня, как и многие рисунки, созданные им до нашего знакомства. Он посвящает мне следующее стихотворение.
Фавн
Что случилось? На Лувр я взираю с тоскою,
Ибо всюду сокрыта в нем сила любви.
Наплюю я, музей, на скульптуры твои
И секреты твои всему миру раскрою.
Я бегу, я бешусь, возвращаюсь к себе,
Оставаться один в темноте я не смею.
Быстро нос, рот леплю, как умею,
И меня этот путь вновь приводит к тебе.
Дьявол, смерть и несчастье, совсем лишь недавно
Жил я вашим законом, покорный судьбе,
Но теперь бойтесь рожек моего фавна.
И еще вот это.
Мой шедевр
Твоя краса, Жанно, осенена крылами,
Их ясно вижу на твоих плечах,
И все несхожее с любимыми чертами
Лишь отвращение внушает мне и страх.
Как тот дракон, что пену извергает
С копьем в боку, рыча до хрипоты,
Пока чело святой Георгий омывает
В ручье твоей небесной красоты.
Тебя я славлю песнею высокой,
Чтоб был ты прежним бурям вопреки,
Иначе снова станет жизнь жестокой
Без ласки твоей любящей руки.
Скажи, что нужно всем тем мерзким спрутам,
Что даже в дом ползут наш нарушать покой?
Тридцать девятый: мой шедевр единственный
Похожим стать на Жана, что любим тобой.
8
Я любил Жана. Маленький Лорензаччо попался на собственную удочку. Я хотел дарить счастье. Конечно, не признаваясь себе в этом, поскольку живший во мне актеришка любил благородные роли, чтобы скрыть от самого себя мелкого карьериста, каким я был. Чтобы разобраться в своих чувствах, я спрашивал себя: «На что ты способен ради него?» И отвечал без колебаний: «На все! Я отдал бы жизнь за него».
Я задавал себе этот вопрос и по поводу других людей. Никогда не было такого же ответа. Тем не менее я не был архангелом, каким представлял меня Жан. Мне нравилось проводить время с друзьями моего возраста. Я использовал для этого вечера, когда Жан не мог взять меня с собой. Я рассказывал ему о том, что происходило на этих вечерах, и с кем я был. Я рассказывал об этом и Андре Ж., а он передавал мои рассказы Жану, но по-своему.
Жан Маре на костюмированном балу «Людовик XIV и его время» у Этьенны де Бомон. 1939 г.
Я часто проводил время с Денхемом Футсом по прозвищу Пижама и его друзьями. Этот юноша привлекал меня всем тем, чем я не обладал. Он американец, но воспитан, как англичанин. Непринужденной уверенностью, манерой командовать, принимать, разговаривать, хотя ему было всего девятнадцать лет, он напоминал мне Дориана Грея.
Мы с Жаном получили приглашение на костюмированный бал «Людовик XIV и его время» к Этьенне де Бомон. Я никогда не бывал на такого рода вечерах. Я знал, что Этьенна де Бомон послужила прообразом героини романа «Бал у графа д’Оржеля» Раймона Радиге. Раньше я уже бывал в особняке на улице Дюрок. Хотя Жан был большим другом графа де Бомона, он не хотел присутствовать на этом вечере, а тем более наряжаться. Он посоветовал мне пойти туда вместе с Денхемом и одним из своих друзей – Ж.Ф. Костюмы сочинили исходя из того, что у нас было. Мой, например, состоял из коврика из шкуры пантеры, подаренного мне Ивонной де Бре, сапог с заткнутыми в голенища виноградными листьями, парика в стиле Людовика XIV.
