Мария фон Бок - Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине
Часть третья
Глава I
В конце апреля 1906 года мой отец телеграммой председателя Совета министров Горемыкина получил распоряжение выехать в Петербург. В первый же день приезда он был вызван в Царское Село.
Государь встретил папа весьма милостиво и сказал, что он давно следит за его деятельностью в Саратове и, считая его исключительно выдающимся администратором, назначает министром внутренних дел.
Мой отец, по присущей ему скромности не ожидавший такого назначения, был этим предложением сильно удивлен и озадачен. Он считал, что несколько месяцев губернаторства в Гродне и три года в Саратове не являются достаточной подготовкой к управлению всей внутренней жизнью России, да еще в такое тревожное время, о чем и доложил государю и просил, хотя бы временно, в виде подготовки, назначить его товарищем министра.
На это государь ответил:
– Петр Аркадьевич, я вас очень прошу принять этот пост.
– Ваше величество, не могу, это было бы против моей совести.
– Тогда я вам это приказываю.
Моему отцу ничего не оставалось, как преклониться перед выраженной в такой форме волей своего государя, и он вернулся в Саратов лишь на очень короткое время, чтобы сдать дела губернии.
27 апреля, на следующий день после высочайшего приказа о назначении папа министром внутренних дел, состоялось торжественное открытие Государственной думы, на котором мой отец присутствовал.
В это время в Саратове только и было разговоров о «первом русском парламенте». Решение государя собрать лучших людей России, дабы они в тяжелую годину помогли своим советом и помощью правительству удовлетворить, по мере возможности, разумные требования народа и восстановить таким образом в стране мир и порядок – решение это было встречено почти всеми с большим удовлетворением – одни представители крайних направлений (как правого, так и левого) были недовольны и пророчили всякие бедствия.
Помню хорошо рассказ папа о том, какое удивительное зрелище являл собой Георгиевский тронный зал в достопамятный день, когда государь лично, в самой торжественной обстановке, с высоты трона, открыл речью первую Государственную думу. Блеск мундиров придворных чинов с одной стороны зала и более чем скромные, даже в большом количестве умышленно будничные костюмы депутатов с другой стороны представляли такой разительный контраст, что невольно рождалось в душе сомнение: сумеют ли люди, настолько отличающиеся друг от друга своим внешним обликом, найти общий язык при обсуждении общего дела?
Опасения эти оказались более чем обоснованными, в чем убедились и самые ярые оптимисты, когда уже 29 апреля стали раздаваться с думской трибуны речи, обсуждающие ответный адрес государю. Требовали отмены смертной казни, требовали отчуждения частновладельческих земель, упразднения Государственного Совета, отставки правительства и многое другое.
Мой отец старался бодро смотреть на будущее, хотя отлично понимал, какую опасность кроет в себе вылившееся в такую форму народное представительство в России. Читая о том, в какую позицию по отношению к правительству поставили себя с первых же шагов левые депутаты, он становился все озабоченнее.
Начались у нас в Саратове сборы, прощания и проводы. Оказалось, что в столь не полюбившемся мне вначале Саратове мы оставляем много ставших нам близкими людей, и на сердце становилось грустно.
Еще один период жизни кончился, еще разлука с друзьями.
На вокзале было столько провожающих, что без полиции, расчищавшей дорогу, было не пройти.
Человек двенадцать самых близких друзей проехали с нами несколько станций – кто до ближайшей, кто подальше. Когда же нас покинул последний саратовец, стало грустно и пусто в нашем салон-вагоне, и на душе тоже не было весело. Первое лето в жизни не в Колноберже – уж одного этого сознания достаточно, чтобы впасть в уныние, а тут еще гнетущее чувство, что папа будет подвергаться еще большим опасностям, что еще сильнее придется бояться за его жизнь.
Глава II
Вся наша мебель была послана в Петербург в казенную квартиру министра внутренних дел на Мойке, а мы сами должны были поселиться на казенной даче на Аптекарском острове. И надо сознаться, что все мои самые мрачные представления о жизни летом в городе, хотя бы и на даче, оправдались вполне.
Дача эта – двухэтажная, деревянная, вместительная и скорее уютная, произвела на меня сразу впечатление тюрьмы. Происходило это, должно быть, оттого, что примыкающий к ней довольно большой сад был окружен высоким и глухим деревянным забором. Были в нем две оранжереи, были лужайки, большие тенистые липы, аллеи и цветы, но каким все это казалось жалким после деревенского простора. Каким лишенным воздуха и свободы!
На даче нас встретили казенные курьеры, швейцары и лакеи, незнакомые, официальные и кажущиеся хладнокровными и враждебными, и так было приятно, когда встретишь между ними Казимира и Франюка, которого еще мальчиком вывезли из Колноберже и который теперь, ставши взрослым, превратился в Франца. Хотя и они заменили, подражая казенным лакеям, старое дружелюбно-патриархальное обращение к папа и мама «Петр Аркадьевич и Ольга Борисовна» строго официальным «ваше высокопревосходительство»; но, произнесенные нараспев Казимиром, и эти слова не звучали так холодно, как в устах казенных лакеев, с каменными лицами вытягивающихся в струнку. А Франц, помогая вместе с одним из министерских лакеев моему отцу одеваться к какому-то официальному приему, на суетливый вопрос своего нового коллеги: «Где лента его Высокопревосходительства? Лента где?» – обиженно ответил: – «Никакой ленты у нас нет, Петр Аркадьевич не генерал».
Привыкший к службе у старых сановников, лакей не мог себе представить, что папа, самый молодой из министров, был в таком маленьком чине, что не имел даже орденской ленты.
Мне лично до того все не нравилось на Аптекарском, до того одолевала тоска по родине, по Колноберже, что все кругом окрашивалось в мрачные краски, и я не могу беспристрастно судить и говорить об этом времени.
Старалась я продолжать изучение истории, но книга валилась из рук. Из рисованья тоже ничего путного не выходило; друзей не было; гулять одной, кроме как в нашем саду – тюрьме, запрещалось.
Прямо за нашим садом была церковь. Эту церковь, похожую на деревенскую, я полюбила и ходила туда к каждой обедне. Это было так близко, что мне позволено было ходить туда одной. Проходила я туда прямо через заднюю садовую калитку.
Один раз, когда я после службы направилась к этой калитке и уже взялась за ее ручку, останавливает меня полицейский со строгим окриком: «Куда?» Я спокойно отвечаю: «Домой». Он еще сердитее: «Куда домой?». – «На дачу моих родителей». – «Так мы вам и поверим, что вы дочь министра, пожалуйте за мной». Подоспел, очевидно, почуяв важную преступницу, второй полицейский и кругом марш! – ведут меня в участок.
