Василий Ливанов - Помни о белой вороне (Записки Шерлока Холмса)
Никаких признаков дорожного попутчика в купе не было.
«Видно, поеду в одиночестве, – подумал Акимов,
– повезло, никто рядом храпеть не будет».
Вагон дернулся, и за окном поплыли вокзальные огни. И тут дверь купе с лязгом отъехала в сторону, и вот он, попутчик, тяжело дыша, устраивает на свободное место туго набитую спортивную сумку с надписью «Пума» под черным силуэтом застывшего в прыжке хищника.
– Вот повезло! – отдуваясь, воскликнул попутчик. – Вы – сосед, что надо. А то, бывает, один едешь, или какая-нибудь дамочка капризная попадется
Познакомились. Попутчик представился Фомой Фомичем.
– Сумка у вас знатная, – заметил Акимов. Вы – спортсмен?
– Можно и так сказать, – отозвался новый дорожный знакомый, расстегивая молнию на своей сумке. – Мастер спирта.
Николай Николаевич подумал было, что попутчик оговорился, но тут же на столике возник золотой столбик коньячной бутылки, извлеченной из сумки Фомой Фомичем.
– Сейчас стаканчики организую, – объявил Фома Фомич.
– Я бы мне бы лучше чайку, – невпопад отозвался Николай Николаевич.
– Будет и чаек. Коньяк с чаем – это же классика!
И Фома Фомич выскользнул из купе. Вскоре он вернулся и поставил на столик два пустых стакана. За ним проводница внесла чай еще в двух стаканах с подстаканниками.
Фома Фомич мгновенно открыл бутылку и набулькал по полстакана коньяку.
– Видали? – радостно спросил Фома Фомич. – Глаз – алмаз. Уровень как в аптеке.
– Я не пью, – сказал Николай Николаевич.
– Не пьете? – Фома Фомич несказанно удивился. – Это вы бросьте, не пьют только лошади на Большом театре. Ну, по первой, !
Фома Фомич одним глотком осушил свой стакан и несколько раз подул, оттопырив губы прямо в лицо Николая Николаевича. После чего заметил сдавленным голосом:
– Коньячок – высший сорт.
– Я не буду, – сказал Николай Николаевич. – Не могу я, извините.
– Брезгуете? Фома Фомич снова налил себе «как в аптеке». – Не опасайтесь, стаканы чистые, проводница при мне сполоснула. И потом – коньяк – это же дезинфекция от всех болезней.
– Да не в болезни дело. Просто я не пью, понимаете? Вообще не пью.
Фома Фомич некоторое время рассматривал Акимова, сощурившись. А насмотревшись, заговорил, внезапно перейдя на «ты».
– Эх, Колька! До чего же себя человек довести должен, чтобы нельзя было бутылку распить. Понимаю, ты – алкаш закодированный. Видал я таких. Но ты здоровый мужик, здоровенный. Раскодируйся и скажи себе: 150 грамм на раз – и все! Воля у тебя есть?
– Ничего я не алкаш! И не этот не закодированный никакой. И воля тут ни при чем. Просто я не пью. Не люблю.
– Стыдишься, Коля? Мучаешься? Николай Николаевич схватил свой стакан с коньяком и сделал большой глоток.
– Видали? Могу я выпить могу! Но не хочу. Не нравится мне это. И все!
Николай Николаевич одним глотком выпил свой остывший чай, быстро разделся и лег, натянув на голову одеяло. Коньяк с чаем подействовал, как снотворное, и Акимов скоро заснул.
Ему приснилась его последняя схватка, когда он стоял на «мосту», упершись головой в ковер, а французский борец всей тяжестью навалился на него, пытаясь дожать на чистый выигрыш. Дыхания не хватало, Николай Николаевич захрипел от напряжения и проснулся.
В полутьме он не сразу сообразил, что это Фома Фомич навалился на него и тянет с головы одеяло.
– Коля, прости, Коля – бормотал неугомонный попутчик заплетающимся языком. – Я понял, прости. Тебе нельзя пить... Ты на спецзадании, секретная служба прости, друг...
Николай Николаевич спихнул с себя Фому Фомича, и тот вдруг запел, совершенно поперек мелодии:
– Не думай о секундах свысока.
Акимов нахлобучил на голову подушку и вскоре перестал слышать Фому Фомича.
Когда Николай Николаевич проснулся, в окне вагона бежали ряды березок и ярко светило солнце.
Фома Фомич, открыв рот, спал одетый поверх одеяла, даже ботинки не снял.
Коньячная бутылка на столике была пуста. Одевшись и прихватив полотенце, Николай Николаевич проследовал в туалет, а заодно попросил проводницу прибрать в купе и принести ему чаю.
– Курить – в тамбуре? – спросил Акимов.
– Да уж покурите в купе, только аккуратно, – разрешила проводница. – Все равно через полчасика прибываем.
Когда Николай Николаевич вернулся в купе, на столике было чисто убрано, и в подстаканниках дымились два стакана горячего чая.
Покончив с чаем, Акимов достал сигареты и с удовольствием закурил. Тут и Фома Фомич проснулся и со стоном сел на кровати. – Привет, – поздоровался с ним Николай Николаевич.
– Бртрет, – отозвался на незнакомом наречии Фома Фомич и провел языком по засохшим своим губам.
– Ну, чайку, – предложил Николай Николаевич, – и закурим.
– Я не курю, – отозвался Фома Фомич.
Глаза Акимова загорелись тем самым восторгом, каким они загорались, когда он, мастер спорта, стоял на верхней ступеньке пьедестала и смотрел, как под потолок спортзала поднимается знамя его страны.
– Совсем не куришь, Фомка? – спросил Николай Николаевич, тоже перейдя на «ты».
– Совсем не курю. Не хочу.
– Брезгуешь? А за компанию?
– И за компанию не хочу.
– Чахоточный?
– Нет, что вы, я просто.
– Обижаешь. Одна не повредит. Сигаретки – высший сорт.
– Я не буду, – сказал Фома Фомич, отползая в угол кровати.
– Будешь, Фомка, друг, будешь! – и Николай Николаевич сгреб Фому Фомича могучей рукой.
– Вы что, Николай Николаевич? – заверещал Фома Фомич.
Но Акимов уже провел классический захват так, что голова Фомы Фомича стала выглядывать у него из подмышки, а свободной рукой вставил в губы партнера свою дымящуюся сигарету.
– Тяни в себя. Фомка! Тяни! А теперь дуй, как после коньяка! Еще! Еще разок!
И купе заволокло дымом, как и полагается при настоящем сражении.
Друг человека
Дом творчества композиторов «Руза» – на самом деле не один дом, а десятка три маленьких домиков, разбросанных в огороженном лесопарке.
В каждом таком домике – печь, кровать, письменный стол и, конечно, рояль. За оградой, рядом – дом отдыха «Актер».
Музыкальных деятелей, получивших путевки в «Рузу», предупреждают: после одиннадцати вечера по лесопарку гулять опасно – Джека спускают с цепи. Джек – это огромный, лохматый и злобный пес, он целый день гремит цепью у будки, а ночью, когда ворота в ограде закрывают, бегает по лесопарку, охраняя покой спящих постояльцев, и горе тому, кто попадется ему на пути.
Молодой, но уже популярный композитор-песенник Самсон Варахаев, бродя по окрестностям, познакомился с юной кокетливой девушкой, актрисой из соседнего дома отдыха.
