Глеб Скороходов - Мои королевы: Раневская, Зелёная, Пельтцер
До Пушкинской мы добрались на троллейбусе – поймать в столице такси в ту пору можно было только случайно.
Когда спускались по Гнездниковскому, Рина Васильевна спросила:
– Знаете, что это за дом?
– Да, это первый московский небоскреб, двенадцать этажей, кажется?
– Этот дом построил архитектор Нирнзее, – сказала Рина Васильевна. – Здесь в подвальчике располагалось первое кабаре России, самое известное – «Летучая мышь». Оно прославилось на всю страну – и представьте, без помощи телевидения, которое еще не успели изобрести. Балиев им руководил. Я у него начинала, но никогда не говорю об этом – все сразу решат, что мне уже тысяча лет!..
– Сколько у нас еще осталось времени? – вдруг спросила Рина Васильевна. – Почти час? Давайте зайдем сюда: я не помню, когда тут в последний раз была.
Дим Нирнзее – первый московский небоскреб, в подвал которого в 1915 году переехало кабаре «Летучая мышь»
«Учебный театр ГИТИСа», как значилось не табличке, оказался открытым.
Дежурная узнала Рину Зеленую, закивала, заулыбалась, разрешив нам пройти в зал.
– На экскурсию по местам боевой и эстрадной славы, – пояснила Рина Васильевна.
Я давно не был здесь, в Балиевской «Летучей мыши» и с любопытством разглядывал два миниатюрных яруса лож в рамках типичного «модерна» начала века, крохотный, в два ряда, балкон, сразу придающий подвальному помещению статус театра, и сцену, показавшуюся из-за мелкомасштабности всего вокруг необычайно широкой.
Рина Васильевна была явно возбуждена.
– Сначала я работала не здесь, а в кабаре «Не рыдай» – это на углу Каретного и Успенского переулков, – говорила она. – А здесь я халтурила. Между прочим, это слово тогда вовсе не носило оскорбительного смысла. Халтурить – значило подрабатывать на стороне и делать это на отлично. Бездарностей на халтуру не приглашали. У нас в «Не рыдае» программа начиналась в полночь, шла до четырех утра, а вечера оставались свободными, и все наши артисты подрабатывали, где только могли. Благо: кабаре было прорва – начался нэп.
Я выступала и у «Максима» на Дмитровке, и в «Люрсе» в Леонтьевском, и здесь, у Балиева. Близко все же – моталась из одного кабаре в другое, как угорелая. Играть очень хотелось, да и деньги, как известно, никогда лишними не бывают.
Потом Балиев уехал за границу. Это было, кажется, в конце двадцать первого года. Я очень его жалела – вы таких талантов не видели. Он мог выйти на сцену и час проговорить с публикой без всякого сочиненного текста и все со смеху корчились! Теперь такие артисты просто вымерли, как мамонты.
А здесь после Балиева открылся «Кривой Джимми», тоже кабаре, но уже пожиже – под руководством Алексея Алексеева. Вы знаете его: он конферансье и конферирует до сих пор, хотя ему уже перевалило за сто. Так я, представляете, работала и у него. А позже, на этой же сцене – это уже двадцать четвертый год – организовали Театр сатиры и я опять тут! «Дети подземелья» – это про меня! Полжизни прошло здесь!
Первые выступления на эстраде. 1920-е гг.
Рина Васильевна так разволновалась, что перешла на скороговорку:
– Я ведь тогда на эстраде чаще всего пела. Вера Инбер написала для меня романс, душещипательный, «Когда горит закат» – безумный успех имел, Юрий Милютин – «Шумит ночной Марсель», танго, – публика с ума сходила. Его я пела в мужском костюме апаша – так во Франции называли бандитов, наверняка не знаете, они всегда ходили в рубахах нараспашку. И потом…
Рина Васильевна остановилась и вопросительно взглянула:
– Как вы думаете, могу я подняться на сцену?
– Наверное, да, раз нас уже пустили.
– Здесь у меня был номер, ну просто прекрасный, чудо-номер. Сначала его мне не доверили, его исполняла другая актриса, крупная, с пышными формами, а потом дали мне. А я худенькая, как мизинчик, и все хотела сделать по-своему. Изображала я певицу интимного жанра и придумала: мне раздобыли надувной бюст – тогда в магазинах все было – бюст был огромный, ну просто необъятный, – я его надувала перед выходом на сцену, а потом выпускала из него воздух и прятала в карман – артисты вокруг очень смеялись. Я рассказала об этом Любочке, Любови Орловой, она тоже смеялась, а Григорий Васильевич вставил это в свой «Цирк». Он сделал Массальскому надувной сюртук – грудную клетку, из нее тоже выпускают воздух, но почему-то совсем не смешно…
Знаменитый эстрадный номер Рины Зеленой -«В кукольном магазине»
А я тогда, ну когда эту певицу с бюстом изображала, увлеклась трансформацией – это было очень модно. И сначала я выходила и пела частушки, и била чечетку, ее тогда никто этим ненормальным словом «степ» не называл. Я отбивала чечетку и пела:
Полюбила я китайца —
Целоваться он охоч.
Только это воспрещайца —
От Китая руки прочь!
Перед вами выступаю —
Дело немудреное.
Никто замуж не берет:
Говорят зеленая!
А потом быстро, пока аплодируют, надевала за кулисами свой бюст, опускала подколотую юбку и выплывала уже в образе певицы, – такой, что всю жизнь пела «Только раз бывает в жизни встреча». А тут репертком потребовал категорически, просто категорически – революционный репертуар и никаких «встреч». И я, вертя на шее золотую цепь, роскошную, с лорнетом, пела: «Долго в цепях нас держали!», а затем – «В царство свободы дорогу грудью, ах, грудью проложим себе!». Публика от смеху просто сползала с кресел… Штабелями.
– А знаете, – Рина Васильевна вдруг погрустнела, – этот номер был не только смешной, но и печальный. Печально, когда человек занимается не тем, что должен делать.
Я что-то похожее потом, значительно позже сыграла у Рязанова в фильме «Дайте жалобную книгу». Помните мою ресторанную певицу, которая всю жизнь поет «А мне всего семнадцать лет, любовь спешит ко мне на встречу» под звуки ножей и вилок?.. Тоже смешно и очень грустно…
Певица в ресторане «Одуванчик» в фильме «Дайте жалобную книгу»
Рина Васильевна спустилась в зал, села рядом и попросила шепотом:
– Помолчим…
– Догадываетесь, отчего мне вдруг стало так печально? – спросила она, когда мы вышли из «Летучей мыши». – Печально, когда все проходит. В «Сатире» мне места не нашлось. Сначала, когда ставились обозрения, я что-то играла, а перешли к полнометражным пьесам, и ролей для меня не оказалось. Я вдруг стала никому ненужной и все, что я делала, сегодня прочно забыто – и мои персонажи, и скетчи, и песни.
– «Шумит ночной Марсель», я знаю, – сказал я.
– Врете! Не можете вы его знать, ноты не издавались и на пластинках он не был никогда! Спойте сейчас же!
