Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936
Дело дошло до нач. 3-й. Вызывает дежурного. Но у телефона политрук:
— Я требую дежурного, передайте ему трубку.
— Так я же политрук, я выше дежурного, говорите, в чем дело!
— Я вам говорю, дайте дежурного!
— А со мной вы что, разговаривать не хотите?
— Нет!!
— Ну и я с вами нет!! Явитесь сейчас ко мне!
— Не могу!
— Почему?
— Нога болит!
— Освобождение есть?
— Я не хочу гулять, поэтому по возможности работаю!
— Чтоб завтра было освобождение.
10 [мая]
Утром у нас произошел такой разговор:
— Виноват, военком, довольно спать. Сейчас встану да пойду в дом отдыха на 3-е суток, нач. 3-й части пообещал.
— За что?
— За то, что я не хотел с ним разговаривать.
— Эх, ты глупый, ты должен за счастье считать, когда с тобой начальник разговаривает.
— Он не разговаривал, а ругался.
— Так наше начальство так и должно ругаться, иначе, что ж оно за начальство.
— Он нач. 3-й части, пусть у себя ругается, а я нач. во взводе. Значит, мы оба начальники. Я умею лучше его ругаться, а не сказал ему ни слова.
Погода мерзость. Дождь и холод, а вместе с этим грязь по колено. Идем с начбоем по Завитой, шлепая, не выбирая, везде одинаково, да рассуждаем. А в Москве не так сыро, наверно, и кто это нас надумал сюда загнать. Почему не спросили?
1-е майские премии прошли, отметив и командиров, и стрелков. Меня нет, и хорошо. Нач. выехал на участок в Архару. […] А дивизион подобрался на славу. Комдив малограмотный, по нем комвзводов и политрука. Доронин, Карпенко… Сергеев… Соловьев…
Один из ком. отделений, другие из стрелков. Весело.
11 [мая]
Что ни день, то чудо. Сегодня должен быть выходной, но нач. делать нечего дома. Трется в штабе. Вызывает:
— Что у вас на 11-й? Сидите, ни черта не делается, и сами не делаете! Сейчас же выехать! Долго я вас учить буду? Когда вы будете работать оперативно? Вот комдив сам ездит по ф-гам, устраивает.
Еле сдерживаюсь, но как-нибудь сорвусь, будет стычка.
Вот и получился выходной, топай 34 километра пешком.
А з/к отдыхают. Испортил нач. отр. день. Ни в кино, ни в баню сходить не удалось. Наверно у Гридина бессонница и нет аппетита, если не полается.
А на улице дождь, грязь, мерзость. Привыкли мы жить в сарае, ко всему временному, эх, лучше не вспоминать. А так во всех лагерях в ВОХРе. А стрелки, те как заведенные, через шесть часов на пост. В/н. так 2 г., а з/к весь срок.
Ведь теперь у нас есть свои академики, и партизаны не нужны, все же держат разных Гридиных. Военком ехидничает:
— Гридин думает — радуются сволочи, что меня в отпуск пустили!
Радуемся, поживем. Уедет еще помполит, ну совсем лафа. Голодняка за Хренкова, а Чистякова за Гридина оставим. Ну и жизнь настанет — сразу метров на пять к социализму пододвинемся.
— Мы вместе строим социализм, а почему Гридин обижается на меня? — негодует военком.
— Утеряли первомайский приказ, утеряли секретный приказ о Довбыше, утеряли с/приказ о формировании ВОХР. Что у вас делается? Вы не умеете сплотить вокруг себя командиров. Это нарыв, который прорвется. Почему мне билет задержали на 12 суток у нач. отряда? Что за порядочки?
12 [мая]
С каждым днем открываются все новые и новые жуткие, но правдивые моменты. Карманчук рассказывает:
— Ехал я с Шишовым, с Гридиным на совещание. Гридин рассуждает: «Мне бы дали хороших командиров отделений, сделал бы я их вридами и работали бы они. А разные там комвзводы — это все ненужное дело. Носись с ними».
Вот она, правда. Нежелание, неумение руководить нами создают и собачьи условия существования, и взаимоотношения. Еще раз коснулись убийств. Убьют стрелка в Р. К. К. А., там не знают, как за него отчитаться. А у нас? Убили, составили акт о смерти, и черт с тобой. Ты сам нанимался сюда, ну и терпи. Еще момент. Инструктируешь, заставляй расписаться. Вся вина с тебя сваливается. Ты становишься прав формально, а там как хотите. Отдали стрелка под суд, дали срок, неважно, что у него семья и прочее. Нанялся, значит должен все взвалить на себя. И нехватку стрелков, в силу чего надо работать по 18 часов и водить одному по 30 человек, а на случай побега лишайся зачетов или иди под суд.
Чувствую, как ломит мозг. Дрожь пробегает по телу. Чувство отчаяния. Но как? Как уволиться? Надо заработать срок после года службы. Как оденешься утром и — до ночи. Каждый день не знаешь, куда деться. Каждый день приносит новые муки, подчеркивая твое ничтожество и пустоту.
Начнешь перебирать дни — и нечего вспомнить! Все мерзость. А в чем же найти утешение? Не в чем. Четыре месяца как-нибудь дотянем.
Снова всплыл Азаров. Будет суд, но чем докажешь, что он брал продукты? В чем и где зафиксирована недостача. Вот положение, если Азаров на суде откажется от всего. Ну, скомпрометировал себя перед стрелками и только. Переведут в другое место. Такому в БАМе только и служить. Он не захочет сам увольняться, будет просить, чтобы оставили. Но я — нет.
13 [мая]
Даже Павленко-самоучка и тот понял, что за развитие и перевоспитание получил в БАМе. Растет, называется, учится, просвещается и подает рапорт об увольнении с оговоркой: «Буду действовать помимо нач. отряда».
Вспоминают о нас тогда, когда есть побег. И вспоминают так. Есть там такой стерва, хочет уволиться, ну, подожди, загоним тебя в 1-е отделение. Запоешь. Посажу! Арестую! Под суд отдам!!! Вот и вся забота о командире. Радуйся и веселись.
14–15–16 [мая]
Строю бильярд. 15-го после обеда чапаю на 7–11-е. По пути попадаются консервные банки. Расстреливаю из мелкокалиберной. Днем тепло, а ночь холодная до того, что руки мерзнут. Ноги болят убийственно, сводит, хоть кричи. Так еще год и калека, никому не нужен будешь. Но за что, спрашивается, я теряю свое здоровье? За 400 руб. Дешево. Да и за 1500–2000 р. здесь я не согласен. Бильярд вчерне готов, желающих играть хоть отбавляй. Адъютант, оставшийся за нач., не против погонять и выиграть после 8 в рабочее время. Дождь, дождь и дождь.
17–18 [мая]
Снова на 11-й. Ухитрился, стерва, отобрать самых бандитов — Цуладзе и др. Отпустил за молоком Иванов. Ну и ходят они, пьют молоко, и мы сбились с ног. Иду в розыск с Ляшенко. Лазаем по сопкам, темно, болото, грязь. Завалился в яму, наверно, растянул стопу, но ничего. Лазаем по воде, по таким местам, где днем никогда не решишься. 2 часа ночи, ложимся спать, ноги мокрые, болят и сводит. Посушится негде. Снова в розыск, беру централку, но не попадает ничего. Еле плетешься. Каждый день по 40–50 километров топать — сказывается. Взял коня начальника, помполит лается. Для них конь дороже побега. Надо записать много, но голова кругом.
