Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали
Однако вернемся к сути кардинального изменения трактовки намеков и иносказаний, содержащихся в анонимном дипломе. Щеголев весьма аргументированно и без особого труда доказывает, что в дипломе прослеживается «царственная линия» мнимого рогоносца. Иначе зачем было вплетать в текст диплома Нарышкина? Любовная история его супруги с Александром I за два прошедших десятилетия до написания диплома изрядно истерлась в памяти петербургского бомонда и затерялась среди многочисленных «эротических шалостей» венценосного семейства. Но две персоны могли наверняка безошибочно и мгновенно расшифровать «нарышкинский» подтекст: Пушкин и Николай Павлович. На это и делал расчет аноним.
Но именно в этой кульминационной точке исследования Щеголев вдруг теряет интерес к поиску автора диплома. Он отвлекается на выяснение подноготной Борха, да так увлекается этой темой, что забывает и о Пушкине, и об авторе диплома. А между тем аноним не ограничивается прозрачным намеком на интимную близость царя и супруги поэта. Он назначает поэта еще и историографом ордена рогоносцев. Момент крайне интересный, если учесть, что Пушкин долгие годы мечтал официально занять место историографа Российской империи. Иными словами, стать преемником Карамзина. Как известно, Николай I поначалу благосклонно относился к историческим изысканиям Пушкина: допустил в архивы, по сути профинансировал издание «Истории пугачевского бунта», поощрял работу над «Историей Петра Великого». Однако со временем по ряду причин царь довольно резко переменил свою позицию. Да так, что отчитал как мальчишку В. А. Жуковского, робко предлагавшего оказать посмертные по чести Пушкину, на уровне тех, что были оказаны Карамзину. А Д. В. Дашкову царь сказал: «Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?»
Пушкин остро переживал перемену в отношении императора к его историческим изысканиям. И когда «умнейшего человека России» император демонстративно одаривает камер-юнкерским чином, тот с горечью записывает в дневнике: «…так я же сделаюсь русским Данжо». Маркиз де Данжо, будучи адъютантом Людовика XIV, вел дневник интимных подробностей частной жизни короля. Потенциальный историограф России одним мановением руки самодержца низводится до уровня историографа альковной жизни императорского двора! Пушкин понял, какую пощечину он получил, и зафиксировал свою страшную обиду 1 января 1834 г.
Аноним, спустя почти три года (ноябрь 1836 г.), не только считает необходимым затронуть в дипломе и эту «болевую точку» поэта, но делает это почти в том же ключе, что и Александр Сергеевич в своем дневнике: Данжо – летописец эротических утех «короля-солнца», Пушкин – историограф ордена рогоносцев при российском дворе. Такое впечатление, что аноним читал (или писал?) дневник Пушкина! Вот, казалось бы, нить Ариадны, которая может привести к отгадке тайны авторства диплома. Но Щеголев потоптался-потоптался у этой «дверцы» и пошел к другой.
А другая «дверца», если подобрать к ней ключи, тоже могла открыть тайну анонима. Ключ от второй двери (как и от первой) вольно или невольно подарил потомкам сам поэт. Достаточно вчитаться в его слова: «Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения (курсив мой. – Н. П.): я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло (курсив мой. – Н. П.) и воспользовался этим». Какой «своевременный» аноним. Пушкин хотел действовать, но испытывал затруднения, не было повода. И весьма кстати появляется диплом. И поэт начинает решительные действия. Щеголев, как метеор, промчался мимо разгадки авторства диплома и с увлечением и прозорливостью стал анализировать внутреннее содержание и психологический подтекст игры Пушкина. И вот его вывод: «Чтобы ощутить всю чрезвычайность, всю разительность замышленной Пушкиным мести, полной, совершенной, опрокидывающей человека в грязь. надо принять предлагаемое толкование диплома «по царственной линии». Привлечь высочайшее внимание к пасквилю, предъявить его царю: «Не я один, муж Натальи Николаевны, помянут здесь, но и брат ваш, да и вы сами, Ваше величество. А смастерил этот пасквиль господин голландский посланник барон Геккерн. Обратите на его голову громы и молнию!!» Такой диплом для Николая Павловича то же, что кусок красной материи для быка. Да, в таком случае произошел бы действительно скандал, единственный в своем роде, и громкие подвиги А. Раевского, конечно, детская игра в сравнении с ним!.. Указание на Геккерна как на составителя подметного письма, задевающего семейную честь императорской фамилии, сослужило бы Пушкину несомненную пользу и в отношениях царя к чете Пушкиных. Произошло бы поражение и другого опасного – гораздо более опасного, чем Дантес, – поклонника Натальи Николаевны – Николая Павловича Романова. Атмосфера была бы разрежена. Вот та тонкая игра, которую хотел провести Пушкин!»[14]
Уже по количеству восклицательных знаков в приведенном отрывке из книги Щеголева видно, что сам автор ощущал, что эти строки – результат озарения, проникновения в тайну. Еще одно усилие – и тайна раскроется во всем своем объеме, мистификация будет разгадана. Ведь если анонимное письмо использовалось Пушкиным как орудие мести и Геккернам и царю за их безнравственную, иезуитскую интригу против поэта (и в этом мы полностью согласны с Щеголевым), то аноним уже выглядит не столько врагом Пушкина, сколько его союзником, соучастником. Мало того что пасквиль появился «как нельзя кстати» для поэта, он еще был так составлен, что давал реальный шанс Пушкину выстроить контригру, перейти в наступление и не только разрубить клубок сплетен вокруг своей семьи, но и отвадить венценосного ухажера от Натальи Николаевны. Прибавьте к этому, что аноним и поэт удивительным образом единодушны в толковании кодекса чести дворянина: царь не имеет права посягать на целомудрие и чистоту жен своих подданных; иное поведение венценосных особ заслуживает осуждения и осмеяния (что и заложено в дипломе). Мало кто из придворных и аристократов следовал этому принципу в России.
Так что откуда ни посмотри, образ автора диплома и образ самого поэта сливаются в единое целое.
Но бес увел Щеголева от открытия авторства диплома, не позволил сделать последний шаг. И «бес» этот имеет фамилию, имя и отчество: Алексей Андреевич Сальков – судебный эксперт и инспектор Научно-технического бюро ленинградского губернского уголовного розыска. Эксперт-самоучка убедил Щеголева, что тексты анонимных писем были написаны собственноручно князем П. В. Долгоруковым. Есть предположение, что Сальков выстроил экспертизу под априорное мнение самого Щеголева. Но как бы то ни было, Щеголев беззаветно поверил результатам «экспертизы». И зря. Тщательные и профессиональные экспертизы, проведенные в 1976 и 1987 гг., не оставили камня на камне от выводов Салькова. Затмение, нашедшее на Щеголева, можно предположительно объяснить тем эмоциональным стрессом, который он пережил, открыв возможности контригры Пушкина в случае трактовки анонимного диплома «по царственной линии». Дальше Пушкин его не пустил.
