Эрвин Ставинский - Восемнадцатое мгновение весны. Подлинная история Штирлица
– Хорошо! После переворота вас избирали председателем комитета чиновников первого отдела?
– Избирали. Я и сейчас член комитета чиновников.
– Ну, это старого, а сейчас будет новый комитет, – не удержался, чтобы не съязвить, Католинский.
– Согласен, будет, – улыбнулся Вилли.
– Скажите, по вашей инициативе был снят начальник отдела Юлиус Кох?
– Он был снят решением общего собрания чиновников. Я на этом собрании был избран председателем. Так что это не моя заслуга.
– Сообщают, что после революции вас часто посещал Отто Штройбель, который был в Киле председателем Совета солдатских и матросских депутатов. Это верно?
– С Отто Штройбелем мы вместе служили на флоте, и он посещал меня, как старый приятель.
– Он был коммунистом?
– Я у него не спрашивал. Вам лучше задать этот вопрос господину Геббельсу. Ведь Отто Штройбель работает у него первым заместителем министра пропаганды.
Католинский замолчал, еще некоторое время перелистывал свою папку, потом поднял голову и сказал:
– Благодарю вас, господин Леман. Пока все. У меня к вам вопросов больше нет.
Вилли поднялся, аккуратно поправил свой стул и, попрощавшись, направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда услышал:
– Минуту, Леман! А вы правильно тогда поступили, сняв Коха! До последнего времени он служил в полиции Мюнхена. По указанию фюрера его убрали оттуда, как человека, пользующегося дурной славой. Желаю удачи!
Инспектор, улыбнувшись, поднял руку в нацистском приветствии.
Подымаясь к себе по лестнице, Вилли подумал, что после такой беседы неплохо бы расслабиться. По старым временам он закатился бы в кабак, но сейчас его держали на строгой диете. Пришлось довольствоваться беседой с Хиппе. Посовещавшись, они пришли к выводу, что этот вызов был связан с доносом, написанным Бертольдом.
Время шло, однако после беседы с Католинским разговоры о повышении Лемана в должности прекратились. Выждав еще неделю и убедившись, что дело против него развития не получило, Вилли решил во всем разобраться сам.
Взяв в административном отделе свое личное дело, Леман написал рапорт и попросился на прием к своему начальнику отдела.
Начальник третьего отдела, правительственный советник Пацовски, принял его сразу же, что само по себе было хорошим признаком.
– Мне звонил Католинский и выразил удовлетворение результатами беседы с вами, – сообщил Пацовски, едва Леман сел на любезно предложенный ему стул. – Какое у вас дело ко мне?
– Господин советник, – доложил Леман, – я обращался к вам по поводу задержки с моим очередным повышением в ранге. Мне не понятно, почему это происходит. Может быть, у вас есть ко мне какие-либо претензии? Я бы хотел внести ясность в это дело.
Вилли протянул ему свой рапорт вместе с личным делом. Пацовски внимательно его прочитал, молча взял ручку и принялся внизу, под рапортом, что-то писать. Закончив, он протянул Вилли рапорт, предлагая ознакомиться с написанным. Тот прочитал: «Леман является верным, прилежным и надежным служащим, работой которого я полностью удовлетворен. Он ценный работник и достоин повышения. Леман относится к когорте опытнейших работников тайной политической полиции».
Вилли не верил своим глазам. Можно было ожидать похвалы, но чтобы в такой форме…
– Вы удовлетворены? – улыбаясь, спросил Пацовски.
Лемана охватила волна теплой благодарности к этому невзрачному на вид чиновнику, способному вот так просто, без лишних слов и волокиты решать весьма чувствительные для его подчиненных вопросы.
– Благодарю вас, господин советник, – Леман вложил в эти слова всю свою признательность. – Не согласитесь ли вы в таком случае подписать письмо в Управление СС о проверке моей родословной? Я решил подать заявление о вступление в ряды СС.
– Согласен, давайте письмо.
Вилли протянул заранее подготовленный документ. Поставив свою подпись, начальник отдела на минуту задумался, а потом, несколько смущаясь, спросил:
– Господин Леман, я хотел бы, чтобы вы взяли под свой контроль кассу отдела по текущим расходам. Я на вас могу положиться. Если вы согласны, то я отдам необходимые распоряжения.
Леман потом не раз вспоминал добрым словом Пацовски. Так как у чиновников перед днем выдачи жалованья обычно ощущалась нехватка денег, они часто обращались к Вилли с просьбой дать взаймы несколько марок. С ведома начальника он выдавал каждому по 3–5 марок, делая вид, что оказывает большое личное одолжение. Сослуживцы чувствовали себя обязанными, и он использовал это обстоятельство, получая от них как бы между делом интересующую его информацию.
Между тем появились слухи о предстоящем уходе Дильса. Все говорили, что Дильсом хотят пожертвовать, чтобы успокоить престарелого президента Гинденбурга.
Геринг недолго колебался, и вскоре Дильс отправился лечиться в Чехословакию.
На пост начальника тайной политической полиции толстяк Герман назначил ветерана партии, старого алкоголика Поля Хинклера, лучшего друга лидера нацистской фракции в рейхстаге Вильгельма Кубе.
Хинклер совершенно не интересовался делами гестапо и не мешал Герингу самому руководить этой организацией. Возможно, он бы еще оставался бы некоторое время на этом посту, но тут начался судебный процесс в Лейпциге над участниками поджога рейхстага, и бестолковый Хинклер делал одну глупость за другой. Дело о поджоге начало разваливаться.
Ярости Геринга не было предела. «Убрать немедленно этого идиота», – орал он подчиненным. Как всегда полупьяный Хинклер ночевал в гестапо. Видимо, его предупредили, потому что, едва заслышав ночью приближающиеся шаги, он выпрыгнул из окна служебного кабинета и в ночной рубашке ринулся в парк Тиргартен, где на скамейках еще сидели влюбленные парочки. Бывший шеф гестапо стал выпрашивать у них монеты, чтобы по автомату связаться с Кубе, но от него шарахались как от чумного. В конце концов Хинклер оказался в полицейском участке, откуда сумел связаться с Кубе. Тот забирал его из участка.
Еще не успели полицейские разобраться с Хинклером, как из Праги срочно доставили Дильса и поручили ему не мешкая заняться лейпцигским процессом. Одновременно Геринг вывел гестапо из подчинения Министерства внутренних дел Германии и подчинил ее прямо себе. Трудно предположить, куда бы в конце концов честолюбивый Герман зашел в своей борьбе за свое детище, если бы его не отвлекли события, связанные с процессом в Лейпциге. В конце концов он его проиграл с треском. Чтобы как-то утешить своего любимца, Гитлер присвоил ему звание генерала рейхсвера и назначил министром авиации.
В конце января 1934 года, в день годовщины прихода нацистов к власти, полицейские службы всех земель специальным декретом были поставлены под юрисдикцию Берлина.
