Булгаков и Лаппа - Бояджиева Людмила Григорьевна
7
Домик на Андреевском спуске, светивший теплыми окнами в ночи исторического бурана, из последних сил берег своих обитателей.
«…По счету киевлян у них было восемнадцать переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитывают их двенадцать. Я точно могу сообщить, что их было четырнадцать, причем десять из них я лично пережил».
Власть все время менялась, подчиняя город новым законам. Никто не знал, что будет завтра, какие портреты вывешивать, какие деньги припрятать, а какие поскорее спустить. Выглянет горожанин на улицу, с опаской приподняв край шторы, и перекрестится.
«То мелькнет в беге цепь и тускло блеснут золотые погоны, то пропляшет в беззвучной рыси разведка в жупанах в шапках с малиновыми хвостами, то лейтенант в монокле с негнущейся спиной, то вылощенный польский офицер, то с оглушающим бешеным матом пролетят, мотая колоколами-штанами, тени русских матросов».
«…В зиму 1918 года Город жил странной, неестественною жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии… Тут немцы, а там за дальним кордоном, где сизые леса, большевики. Так вот-с, нежданно-негаданно появилась третья сила на громадной шахматной доске… Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четыреста сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой… Петлюра!!!»
Весь день ухали за городом пушки. Уже в темноте пришел Коля Сынгаевский с Карасем, рассказали: петлюровцы наступают. Гетман шляхетского войска, в то время удерживающий Киев, решился наконец формировать дружину из бывших офицеров царской армии, необученных студентов и юнкеров, находящихся в городе.
— Куда мальчишек под пули этих живодеров подставлять? Им же числа нет! Я вашего гетмана… — горячился Михаил, — повесил бы первым. Кто полгода тянул, запретил формирование русской армии? Гетман. А теперь, когда жареный петух клюнул, начал формировать русскую армию! В двух шагах враг, а они спохватились — дружины, штабы!
— Панику сеешь, — хладнокровно сказал Карась.
— Я? Панику? Вы меня понять не хотите. Жертва это, а не сражение. Мальчишки против армии! Но лично я уже решил: как бы там ни было, завтра иду в этот самый дивизион и запишусь врачом. Врачом не возьмут, пойду рядовым.
— Правильно! — Карась стукнул по столу.
— Завтра пойдем все вместе, — решил вспыхнувший пятнистым румянцем Сынгаевский, — вся Алексеевская императорская гимназия. Ура!
Ночевали у Булгаковых и чуть свет пошли в штабы дивизиона. До захвата города Петлюрой оставалось чуть больше сорока часов. И никто еще не знал, что позорно бежал под покровом ночи гетман, бросив обреченный город.
Что произошло дальше, с потрясающей трагической силой и магией личного присутствия изображено в романе «Белая гвардия».
Гетман и его штаб тайно скрылись под покровом ночи, бросив в городе один на один с несметным воинством Петлюры горстку юнкеров и спешно вооруженных гимназистов. На заснеженных пустых улицах пытались удержать эти юные смертники, возглавляемые отважными офицерами, мощную конницу Петлюры. Поняв, что их предали, бросили на произвол судьбы, храбрый Най-Турс приказал юнкерам немедля сорвать погоны и разойтись по домам. Он и Николка остались на улице прикрывать отступающих мальчишек.
А в Алексеевской гимназии собрались поднятые по тревоге и спешно вооруженные гимназисты. Впервые взявшие в руки винтовки, они должны защищать город. Полковник Малышев, узнав о побеге гетмана, приказывает дивизиону разойтись.
«— Господин полковник, разрешите поджечь здание гимназии? — светло глядя на полковника, сказал Мышлаевский.
— Не разрешаю, — вежливо и спокойно ответил ему Малышев.
— Господин полковник, — задушевно сказал Мышлаевский, — Петлюре достанется цейгауз, орудия и главное, — Мышлаевский указал рукой в дверь, где в вестибюле над пролетом виднелась голова Александра (на парадном портрете Александра Первого. — Л.Б.).
Малышев повернулся к Мышлаевскому, глядя на него внимательно, сказал следующее:
— Господин поручик, Петлюре через три часа достанутся сотни живых людей, и единственно, о чем я жалею, что ценой своей жизни и даже вашей, еще более дорогой, конечно, их гибели приостановить не могу. О портретах, пушках и винтовках попрошу вас более со мной не говорить».
По сюжету романа Алексей Турбин, не получивший предупреждения о предательстве гетмана, попадает под пули петлюровцев. Его ранение, побег, чудесное спасение загадочной черноглазой Юлией — печально-романтическая ветвь сюжета, сплетенного из элементов личных впечатлений и великолепного живого вымысла.
На самом деле было так. Как и решили, Сынгаевский, Карась, Николка и Михаил рано утром отправились записываться в армию. В полдень Михаил вернулся домой на извозчике и сквозь зубы бросил:
— Все кончено — Петлюра в городе.
8
Петлюра — ужас Киева! Это погромы жидов и русских, грабежи, расстрелы, демобилизация.
Вскоре петлюровцы пришли за доктором Булгаковым и увели с собой. В доме никого не было, пришлось оставить Тасе записку: «Приходи к мосту на Подоле, принеси вещи, сигареты, еду».
Чуть свет Тася была в указанном месте. Истоптанный, унавоженный конницей снег с пятнами крови. Сумятица, выстрелы, обрывки смачных украинских ругательств. Михаил сидел на коне, на рукаве синяя перевязь с красным крестом, занесенный метелью башлык. Склонившись к Тасе, он зашептал:
— Ночью петлюровцы наверняка драпать начнут. По этому мосту на Слободку отходить будут. Красные напирают.
— А ты как же, если красные? Ты ж их больше всех боишься. — Держась за подпругу, Тася смотрела снизу в лицо мужа и видела в нем страшную, окаменелую отстраненность человека, осознавшего неминуемую гибель.
В тот день Михаил решил про себя — пан или пропал. Он далеко не был уверен, что останется жив.
И не мог предположить, какие потрясения ожидают его страшной морозной ночью.
Позже Булгаков неоднократно описывал эпизод побега и главный ужас — убийство человека, свидетелем которого он стал. Ближе всего к реальности все это выписано в эпизоде с доктором Бакалейниковым (из неоконченного романа «Алый мах»).
«…В темноте в рядах петлюровцев началось смятение, в панике осатанелые вожаки секли и стреляли кого попало. Толпа прижала доктора к парапету моста.
Гнилое дерево лопнуло, и доктор Бакалейников, вскрикнув жалобно, упал как куль с овсом с моста, два раза стукнул маузер, забушевал гул и топот. А выше этажом — бархатная, божественная ночь в алмазных брызгах… К дрожащим звездам доктор обратил свое лицо с белоснежными мохнатыми ресницами и звездам же и начал свою речь, выплевывая снег изо рта:
— Я дурак, я жалкая сволочь… Дураков надо учить, так мне и надо.
Вот он город — тут! Горит на горах за рекой Владимирский крест, а в небе лежит фосфорический, бледный отсвет фонарей.
Первое убийство в своей жизни доктор Бакалейников увидал секунда в секунду на переломе ночи со 2-го на 3-е число. В полночь у входа на проклятый мост человека в разодранном черном пальто с лицом синим и черным, в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал рядом и бил его шомполом по спине. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только ухал. Тяжко и хлестко впивался шомпол в разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сиплое: ух…
Ноги Бакалейникова стали ватными, подогнулись, и качнулась заснеженная слободка.
— A-а, жидовская морда! — исступленно кричал пан куренной. — К штабелю его на расстрел! Я тебе покажу, як по темным углам ховаться! Я тебе покажу! Шо ты робив за штабелем? Шо?
Но окровавленный не отвечал. Тогда пан куренной забежал спереди. Хлопцы отскочили, чтоб самим увернуться от взлетевшей блестящей трости. Пан куренной не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то крякнуло, черный окровавленный не ответил уже… ух… Как-то странно подвернув руку и мотнув головой, с колен рухнул набок и, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольше захватить для себя истоптанной, унавоженной белой земли.
